Page 58 - А зори здесь тихие

58

А они спали. Отсыпались перед последним броском к железке. Только один не спал: в
угол метнулся, к оружию, но Васков уловил этот его скок и почти в упор всадил в немца
пулю. Грохот ударил в низкий потолок, фрица швырнуло в стену, а старшина забыл вдруг
все немецкие слова и только хрипло кричал:
– Лягайт!.. Лягайт!.. Лягайт!..
И ругался черными словами. Самыми черными, какие знал.
Нет, не крика они испугались, не гранаты, которой размахивал старшина. Просто
подумать не могли, в мыслях представить даже, что один он, на много верст
один-одинешенек. Не вмещалось это понятие в фашистские их мозги, и потому на пол легли:
мордами вниз, как велел. Все четверо легли: пятый, прыткий самый, уж на том свете
числился.
И повязали друг друга ремнями, аккуратно повязали, а последнего Федот Евграфыч
лично связал. И заплакал. Слезы текли по грязному, небритому лицу, он трясся в ознобе, и
смеялся сквозь эти слезы, и кричал:
– Что, взяли?.. Взяли, да?.. Пять девчат, пять девочек было всего, всего пятеро! А не
прошли вы, никуда не прошли и сдохнете здесь, все сдохнете!.. Лично каждого убью, лично,
даже если начальство помилует! А там пусть судят меня! Пусть судят!..
А рука ныла, так ныла, что горело все в нем и мысли путались. И потому он особо
боялся сознание потерять и цеплялся за него, из последних силенок цеплялся…
…Тот, последний путь он уже никогда не мог вспомнить. Колыхались впереди
немецкие спины, болтались из стороны в сторону, потому что шатало Васкова, будто в доску
пьяного. И ничего он не видел, кроме этих четырех спин, и об одном только думал: успеть
спуск автомата нажать, прежде чем сознание потеряет. А оно на последней паутинке висело,
и боль такая во всем теле горела, что рычал он от боли той. Рычал и плакал: обессилел,
видно, вконец…
Но лишь тогда он сознанию своему оборваться разрешил, когда окликнули их и когда
понял он, что навстречу идут свои. Русские…

Эпилог

«…Привет, старик!
Ты там доходишь на работе, а мы ловим рыбешку в непыльном уголке. Правда, комары
проклятые донимают, но жизнь все едино райская! Давай, старик, цыгань отпуск и рви к нам.
Тут полное безмашинье и безлюдье. Раз в неделю шлепает к нам моторка с хлебушком, а так
хоть телешом весь день гуляй. К услугам туристов два шикарных озера с окунями и речка с
хариусами. А уж грибов!..
Впрочем, сегодня моторкой приехал какой-то старикан: седой, коренастый, без руки, и
с ним капитан-ракетчик. Капитана величают Альбертом Федотычем (представляешь?), а
своего старикана он именует посконно и домоткано – тятей. Что-то они тут стали
разыскивать – я не вникал…
…Вчера не успел дописать, кончаю утром.
Здесь, оказывается, тоже воевали. Воевали, когда нас с тобой еще не было на свете.
Альберт Федотыч и его отец привезли мраморную плиту. Мы разыскали могилу – она за
речкой, в лесу. Отец капитана нашел ее по каким-то своим приметам. Я хотел помочь им
донести плиту и – не решился.
А зори-то здесь тихие-тихие, только сегодня и разглядел…»

1969