Page 57 - А зори здесь тихие

57

немцам.
В кармане тяжело покачивалась бесполезная граната. Единственное его оружие…
Он скорее почувствовал, чем расслышал этот слабый, утонувший в ветвях выстрел.
Замер, вслушиваясь в лесную тишину, а потом, еще боясь поверить, побежал назад, к
огромной вывороченной ели.
Рита выстрелила в висок, и крови почти не было. Синие порошинки густо окаймляли
пулевое отверстие, и Васков почему-то особенно долго всматривался в них. Потом отнес
Риту в сторону и начал рыть яму в том месте, где она до этого лежала.
Здесь земля мягкой была, податливой. Рыхлил ее палкой, руками выгребал наружу,
рубил корни ножом. Быстро вырыл, еще быстрее зарыл и, не дав себе отдыха, пошел туда,
где лежала Женя. А рука ныла без удержу, по-дурному ныла, накатами, и Комелькову он
схоронил плохо. И все время думал об этом, и жалел, и шептал пересохшими губами:
– Прости, Женечка. Прости…
Покачиваясь и оступаясь, он брел через Синюхину гряду навстречу немцам. В руке
намертво был зажат наган с последним патроном, и хотел он сейчас только, чтоб немцы
скорее повстречались и чтоб он успел свалить еще одного. Потому что сил уже не было.
Совсем не было сил – только боль. Во всем теле…
Белые сумерки тихо плыли над нагретыми камнями. Туман уже копился в низинах,
ветерок сник, и комары тучей висели над старшиной. А ему чудились в этом белесом мареве
его девчата, все пятеро, и он все время шептал что-то и горестно качал головой.
А немцев все не было. Не попадались они ему, не стреляли, хотя шел он грузно и
открыто и искал этой встречи. Пора было кончать эту войну, пора было ставить точку, и
последняя эта точка хранилась в сизом канале ствола его нагана.
У него не было сейчас цели, было только желание. Он не кружил, не искал следов, а
шел прямо, как заведенный. А немцев все не было и не было…
Он уже миновал соснячок и шел теперь по лесу, с каждой минутой приближаясь к
скиту Легонта, где утром так просто добыл себе оружие. Он не думал, зачем идет именно
туда, но безошибочный охотничий инстинкт вел его именно этим путем, и он подчинялся
ему. И, подчиняясь ему, вдруг замедлил шаги, прислушался и скользнул в кусты.
В сотне метров начиналась поляна с прогнившим срубом колодца и перекосившейся,
въехавшей в землю избой. И эту сотню метров Васков прошел беззвучно и невесомо. Он
знал, что там – враг, знал точно и необъяснимо, как волк знает, откуда выскочит на него заяц.
В кустах у поляны он замер и долго стоял, не шевелясь, глазами обшаривая сруб, возле
которого уже не было убитого им немца, покосившийся скит, темные кусты по углам.
Ничего не было там особенного, ничего не замечалось, но старшина продолжал терпеливо
ждать. И когда от угла избы чуть проплыло смутное пятно, он не удивился. Он уже знал, что
именно там стоит часовой.
Он шел к нему долго, бесконечно долго. Медленно, как во сне, поднимал ногу,
невесомо опускал ее на землю и не переступал – переливал тяжесть по капле, чтоб не
хрустнула ни одна веточка. В этом странном птичьем танце он обошел поляну и оказался за
спиной неподвижного часового. И еще медленнее, еще плавнее двинулся к этой широкой
темной спине. Не пошел – поплыл.
И в шаге остановился. Он долго сдерживал дыхание и теперь ждал, когда успокоится
сердце. Он давно уже сунул в кобуру наган, держал в правой руке нож и сейчас, чувствуя
тяжелый запах чужого тела, медленно, по миллиметру заносил финку для
одного-единственного, решающего удара.
И еще копил силы. Их было мало. Очень мало, а левая рука уже ничем не могла
помочь.
Он все вложил в этот удар, все, до последней капли. Немец почти не вскрикнул, только
странно, тягуче вздохнул и сунулся на колени. Старшина рванул скособоченную дверь,
прыжком влетел в избу.
– Хенде хох!..