Page 53 - А зори здесь тихие

53

Отстреливаться – три винтаря, два автомата да наган. Не очень-то разгуляешься, когда
с десятка полоснут. Но, надо полагать, свой лес выручит. Лес да речка.
– Держи, Рита, еще рожок к автомату. Только издали не стреляй. Через речку из
винтовки бей, а автомат прибереги. Как форсировать начнут, он очень даже пригодится.
Очень. Поняла ли?
– Поняла, Федот…
И эта запнулась. Усмехнулся Васков:
– Федей звать, наверно, проще будет. Имечко у меня не круглое, конечно, да уж какое
есть…
Все-таки сутки эти даром для немцев не прошли. Втрое они осторожность умножили и
поэтому продвигались медленно, за каждый валун заглядывая. Все, что могли, прочесали да
проверили и поэтому появились у берега, когда солнце стояло уже высоко. Все повторялось
в точности, только на этот раз лес напротив них не шумел девичьими голосами, а молчал
затаенно и угрожающе. И диверсанты угрозу эту почувствовали, долго к воде не совались,
хоть и мелькали в кустах на той стороне.
У широкого плеса Федот Евграфыч девчат оставил, лично выбрав каждой позицию и
ориентиры указав. А на себя взял тот мысок, где сутки назад Женька Комелькова
собственным телом фрицев остановила. Тут берега почти смыкались, лес по обе стороны от
воды начинался, и для форсирования водной преграды лучшего места не было. Именно здесь
чаще всего немцы и показывали себя, чтоб вызвать на выстрел какого-либо чересчур уж
нервного противника. Но нервных пока не наблюдалось, потому как Васков строго-настрого
приказал своим бойцам стрелять лишь тогда, когда фрицы полезут в воду. А до этого и
дышать через раз, чтобы птицы не замолкали.
Все под рукой было, все приготовлено: патроны загодя в канал стволов досланы и
винтовки с предохранителей сняты, чтобы до поры до времени и сорока не затрещала. И
старшина почти спокойно на тот берег глядел, только рука проклятая ныла, как застуженный
зуб.
А там, на той стороне, все наоборот было: и птицы примолкли, и сорока надрывалась.
И все это сейчас Федот Евграфыч примечал, оценивал и по полочкам раскладывал, чтоб
поймать тот момент, когда фрицам надоест в прятки играть.
Но первый выстрел не ему сделать довелось, и хоть ждал его старшина, а все же
вздрогнул. Слева он ударил, ниже по течению, а за ним еще и еще. Васков выглянул из
укрытия: на плесе немец из воды к берегу на карачках спешил, к своим спешил, назад, и
пули вокруг него щелкали, но не задевали. И фриц бежал на четвереньках, волоча ногу
(подвернул он ее, что ли?..) по шумливому галечнику.
Тут ударили автоматы, прикрывая его, и старшина совсем уж было вскочить хотел, к
девчатам кинуться, да удержался. И вовремя: сквозь кусты к берегу той стороны сразу
четверо скатились, рассчитывая, видно, под огневым прикрытием речушку перебежать и в
лесу исчезнуть. С винтовкой тут ничего поделать было нельзя, потому что затвор после
выстрела передернуть времени бы не хватило, и Федот Евграфыч взял автомат. И только
нажал на спуск – напротив, в кустах, два огонька полыхнули, и пулевой веер разорвал воздух
над его головой.
Одно знал Васков в этом бою: не отступать. Не отдавать немцам ни клочка на этом
берегу. Как ни тяжело, как ни безнадежно – держать. Держать эту позицию, а то сомнут – и
все тогда. И такое чувство у него было, словно именно за его спиной вся Россия сошлась,
словно именно он, Федот Евграфыч Васков, был сейчас ее последним сынком и защитником.
И не было во всем мире больше никого: лишь он, враг да Россия.
Только девчат еще слушал каким-то третьим ухом: бьют еще винтовочки или нет. Бьют
– значит, живы. Значит, держат свой фронт, свою Россию. Держат!..
И даже когда там гранаты начали рваться, он не испугался. Он уже чувствовал, что
вот-вот должна передышка наступить, потому что не могли немцы вести затяжной бой с
противником, сил которого не знали. Им тоже оглядеться требовалось, карты свои