Page 55 - А зори здесь тихие

55

Женькино белье. Молодое, легкое, кокетливое…
Красивое белье было Женькиной слабостью. От многого она могла отказаться с
легкостью, потому что характер ее был весел и улыбчив, но подаренные матерью перед
самой войной гарнитуры упорно таскала в армейских вещмешках. Хоть и получала за это
постоянные выговоры, наряды вне очереди и прочие солдатские неприятности.
Особенно одна комбинашка была – с ума сойти. Даже Женькин отец фыркнул:
– Ну, Женька, это уж чересчур. Куда готовишься?
– На вечер! – гордо объявила Женька, хотя и знала, что отец имел в виду совершенно
иное.
Они хорошо друг друга понимали.
– На кабанов пойдешь со мной, дочка?
– Не пущу! – пугалась мать. – С ума сошел: девочку на охоту таскать.
– Пусть привыкает! – смеялся отец. – Дочка красного командира ничего не должна
бояться.
И Женька ничего не боялась. Скакала на лошадях, стреляла в тире, сидела с отцом в
засаде на кабанов, гоняла на отцовском мотоцикле по военному городку. А еще танцевала на
вечерах цыганочку и матчиш, пела под гитару и крутила романы с затянутыми в рюмочку
лейтенантами. Легко крутила, для забавы, не влюбляясь.
– Женька, совсем ты голову лейтенанту Сергейчуку заморочила. Докладывает мне
сегодня: «Товарищ евгенерал…»
– Врешь ты все, папка!
Счастливое было время, веселое, беззаботное, а мать все хмурилась да вздыхала:
взрослая девушка, барышня уже, как в старину говорили, а ведет себя… Непонятно ведет: то
тир да стрельбища, лошади да мотоцикл, а то танцульки до зари, лейтенанты с ведерными
букетами, серенады под окнами да письма в стихах.
– Женечка, нельзя же так. Знаешь, что о тебе в городке говорят?
– Пусть болтают, мамочка!
– Говорят, что тебя с полковником Лужиным несколько раз встречали. А ведь у него
семья, Женечка. Разве ж можно так?
– Нужен мне Лужин! – Женька презрительно передергивала плечами и убегала.
А Лужин был интересен, таинствен и героичен: за Халхин-Гол имел орден Боевого
Красного Знамени, за финскую – «Звездочку». И мать чувствовала, что Женька избегает этих
разговоров не просто так. Чувствовала и боялась…
Лужин-то Женьку и подобрал, когда она одна-одинешенька перешла фронт после
гибели родных. Подобрал, защитил, пригрел и не то чтобы воспользовался беззащитностью –
прилепил ее к себе. Тогда нужна была ей эта опора, нужно было приткнуться, выплакаться,
пожаловаться, приласкаться и снова найти себя в этом грозном военном мире. Все было как
надо, – Женька не расстраивалась. Она вообще никогда не расстраивалась. Она верила в себя
и сейчас, уводя немцев от Осяниной, ни на мгновение не сомневалась, что все окончится
благополучно.
И даже когда первая пуля ударила в бок, она просто удивилась. Ведь так глупо, так
несуразно и неправдоподобно было умирать в девятнадцать лет…
А немцы ранили ее вслепую, сквозь листву, и она могла бы затаиться, переждать и,
может быть, уйти. Но она стреляла, пока были патроны. Стреляла лежа, уже не пытаясь
убегать, потому что вместе с кровью уходили и силы. И немцы добили ее в упор, а потом
долго смотрели на ее и после смерти гордое и прекрасное лицо…

14

Рита знала, что рана ее смертельна и что умирать ей придется долго и трудно. Пока
боли почти не было, только все сильнее пекло в животе и хотелось пить. Но пить было
нельзя, и Рита просто мочила в лужице тряпочку и прикладывала к губам.