Page 52 - Два капитана

жить, потому и не ест,— мать пробормотала что-то, на­
хмурилась и отвернулась.
Она стала очень ласкова со мной с тех пор, как за­
болела, и даже как будто полюбила не меньше, чем
Саню. Часто она подолгу смотрела на меня — вниматель­
но и, кажется, с каким-то удивлением. Никогда она не
плакала до болезни, а теперь — каждый день. И я пони­
мал, о чем она плачет. Она жалела, что прежде не лю­
била меня, раскаивалась, что забыла отца, быть может,
просила прощения за Гаера, за все, что он с нами делал.
Но какое-то оцепенение нашло на меня. Все валилось из
рук, я ничего не делал, ни о чем не думал. Таков был
и наш последний разговор — ни я, ни она не произнесли
ни слова. Она только подозвала меня и взяла за руку,
качая головой и с трудом удерживая дрожащие губы.
Я понял, что она хочет проститься. Но, как чурбан, я
стоял, опустив голову и упорно глядя вниз, на пол.
На другой день она умерла...
В полной походной форме, с винтовкой за плечами, с
гранатой у пояса, отчим плакал в сенях, но никто поче­
му-то не обращал на него никакого внимания...
Мы с сестрой сидели на дворе, и все, кто бы ни при­
шел, останавливались подле нас и говорили одно и то же:
«Небось жалко вам маму?» или: «Теперь одни остались,
сиротки?» Это был какой-то один страшный обряд — и
то, что старухи, приходившие к Сковородниковым играть
в «козла», заперлись у нас, а потом, с подоткнутыми
юбками, с засученными рукавами, выносили ведра, как
будто мыли полы, и то, что тетя Даша бегала за какой-
то «подорожной». Мне казалось, что мы должны сидеть
во дворе, пока не кончится этот обряд. И вот мы сидели
и ждали.
Через много лет я прочитал у Бальзака, что «наблю­
дательность обостряется от страданий», и тотчас же
вспомнил эти дни, когда обряжали, отпевали и хоронили
мать. Мне запомнилось каждое слово, каждое движе­
ние — и свое и чужое. Я понял, почему в первый день
при матери, лежавшей на столе с иконкой в сложенных
руках, все говорили шепотом, потом все громче и наконец
своими обыкновенными голосами. Они привыкли — и
Сковородников, и отчим, и тетя Даша,— уже привыкли
к тому, что она умерла! Я с ужасом заметил, что и сам
вдруг начинал думать о другом.
49