Page 152 - Айвенго

рыцаря.- Такая нетерпеливая жажда деятельности, такое возбуждение и борьба со своей
слабостью непременно задержат твоё выздоровление! Как ты можешь надеяться наносить
раны другим людям, прежде чем заживёт твоя собственная рана?
- Ах, Ревекка,- отвечал он,- ты не можешь себе представить, как трудно человеку,
искушённому в рыцарских подвигах, оставаться в бездействии подобно какому-нибудь
монаху или женщине,в то время как вокруг него другие совершают доблестные подвиги!
Ведь бой- наш хлеб насущный, дым сражения - тот воздух, которым мы дышим! Мы не
живём и не хотим жить иначе, как окружённые ореолом победы и славы! Таковы законы
рыцарства,мы поклялись их выполнять и жертвуем ради них всем, что нам дорого в жизни.
- Увы, доблестный рыцарь,- молвила прекрасная еврейка,- что же это, как не
жертвоприношение демону тщеславия и самосожжение перед Молохом?Что будет вам
наградой за всю кровь,которую вы пролили,за все труды и лишения, которые вы вынесли, за
те слёзы,которые вызвали ваши деяния,когда смерть переломит ваши копья и опередит
самого быстрого из ваших боевых коней?
- Что будет наградой? - воскликнул Айвенго. - Как что? Слава, слава! Она позлатит
наши могилы и увековечит наше имя!
- Слава?- повторила Ревекка.- Неужели та ржавая кольчуга, что висит в виде траурного
герба над тёмным и сырым склепом рыцаря, или то полустёртое изваяние с надписью,
которую невежественный монах с трудом может прочесть в назидание страннику,-неужели
это считается достаточной наградой за отречение от всех нежных привязанностей,за целую
жизнь,проведённую в бедствиях ради того, чтобы причинять бедствия другим? Или есть сила
и прелесть в грубых стихах какого-нибудь странствующего барда, что можно добровольно
отказаться от семейного очага, от домашних радостей, от мирной и счастливой жизни, лишь
бы попасть в герои баллад, которые бродячие менестрели распевают по вечерам перед
толпой подвыпивших бездельников?
- Клянусь душою Херварда,-нетерпеливо сказал рыцарь,-ты говоришь, девушка, о том,
чего не можешь знать! Тебе хотелось бы потушить чистый светильник рыцарства, который
только и помогает нам распознавать, что благородно, а что низко.Рыцарский дух отличает
доблестного воителя от простолюдина и дикаря,он учит нас ценить свою жизнь несравненно
ниже чести, торжествовать над всякими лишениями, заботами и страданиями, не страшиться
ничего, кроме бесславия. Ты не христианка, Ревекка, оттого и не ведаешь тех возвышенных
чувств, которые волнуют душу благородной девушки, когда её возлюбленный совершает
высокий подвиг,свидетельствующий о силе его любви.Рыцарство!Да знаешь ли ты,девушка,
что оно источник чистейших и благороднейших привязанностей,опора угнетённых, защита
обиженных, оплот против произвола властителей! Без него дворянская честь была бы
пустым звуком.И свобода находит лучших покровителей в рыцарских копьях и мечах!
- Правда,- сказала Ревекка,- я происхожу из такого племени, которое отличалось
храбростью только при защите собственного отечества и даже в те времена, когда оно ещё
было единым народом, не воевало иначе, как по велению божества или ради защиты страны
от угнетения. Звуки труб больше не оглашают Иудею, и её униженные сыны стали
беспомощными жертвами гонения. Правду ты сказал, сэр рыцарь: доколе бог Иакова не явит
из среды своего избранного народа нового Гедеона или Маккавея, не подобает еврейской
девушке толковать о сражениях и о войне.
Гордая девушка произнесла последние слова таким печальным тоном, который ясно
показывал, как глубоко она чувствует унижение своего народа.Быть может, к этому чувству
примешивалось ещё горькое сознание, что Айвенго считает её чуждой вопросам чести и не
способной ни питать в своей душе высокие чувства, ни высказывать их.
«Как мало он меня знает,-подумала про себя Ревекка,- если воображает,что в моей
душе живут лишь трусость и низость, раз я себе позволила неодобрительно отозваться о
рыцарстве назареян! Как бы я была счастлива, если бы богу было угодно источить всю мою
кровь по капле, чтобы вывести из плена колено Иудино! Да что я говорю! Хотя бы этой
ценой господь позволил мне освободить моего отца и его благодетеля из оков