Page 188 - Айвенго

нечестивцы: целебное действие её лекарств они называли колдовством.
Исаак распростился с другом и через час подъехал к прецептории Темплстоу.
Обитель рыцарей Храма была расположена среди тучных лугов и пастбищ, дарованных
ордену мирянами благодаря усердию прежнего настоятеля.Постройки были прочные-
прецептория была тщательно укреплена, что в тогдашние беспокойные времена было не
лишним. Двое часовых в чёрных одеяниях и с алебардами на плечах стояли на страже у
подъёмного моста. Другие такие же мрачные фигуры мерным шагом прохаживались взад и
вперёд по стенам, напоминая скорее привидения, чем живых воинов. Все младшие чины
этого ордена носили платье чёрного цвета с тех пор, как выяснилось, что в горах Палестины
завелось множество самозваных братьев,носивших белые одежды, подобно рыцарям и
оруженосцам этого ордена, и также выдававших себя за храмовников, но своим поведением
навлёкших самую позорную репутацию на рыцарей Сионского Храма. Время от времени по
двору проходил кто-нибудь из рыцарей в длинной белой мантии, со склонённой головой и
сложенными на груди руками. При встречах друг с другом они молча обменивались
медленными и торжественными поклонами. Молчание было одним из правил их устава,
согласно библейским текстам: «Во многоглаголании несть спасения» и «Жизнь и смерть во
власти языка». Аскетическая строгость устава, давно сменившаяся распутной и вольной
жизнью, снова вступила в свои права под суровым оком Бомануара.
Исаак остановился у ворот,раздумывая, как ему лучше всего пробраться в ограду
обители. Он отлично понимал, что вновь пробуждённый фанатизм храмовников не менее
опасен для его несчастного племени, чем их распущенность. Вся разница заключалась в том,
что теперь религия могла стать источником ненависти и изуверства братии, и раньше он
подвергся бы обидам и вымогательствам из-за своего богатства.
В это время Лука Бомануар прогуливался в садике прецептории, который лежал в
границах внешних укреплений, и вёл доверительную и печальную беседу с одним из членов
своего ордена, вместе с ним приехавшим из Палестины.
Гроссмейстер был человек преклонных лет; его длинная борода и густые щетинистые
брови давно уже поседели,но глаза сверкали таким огнём, который и годы не в состоянии
были погасить. Когда-то он был грозным воином, и суровые черты его худощавого лица
сохраняли выражение воинственной свирепости. Вместе с тем во внешности этого изувера
аскетическая измождённость сочеталась с самодовольством святоши. Однако в его осанке и
лице было нечто величественное, сразу было видно, что он привык играть важную роль при
дворах монархов различных стран и повелевать знатными рыцарями, отовсюду
стекавшимися под знамя его ордена.Он был высок ростом, статен и, невзирая на старость,
держался прямо. Его мантия из грубого белого сукна с красным восьмиконечным крестом на
левом плече была сшита со строгим соблюдением всех правил орденского устава. На ней не
было никакой меховой опушки, но по причине преклонного возраста гроссмейстера его
камзол был подбит мягчайшей овчиной, что допускалось и уставом ордена, - большей
роскоши он себе не мог позволить. В руке он держал ту странную абаку,или трость, с
которой обыкновенно изображают храмовников. Вместо набалдашника у неё был плоский
кружок с выгравированным на нём кольцом, в середине которого был начертан
восьмиконечный крест ордена. Собеседник великого сановника носил такую же одежду.
Однако крайнее подобострастие в его обращении с начальником показывало, что равенства
между ними не было. Прецептор (ибо таково было звание этого лица) шёл даже не рядом с
гроссмейстером, но несколько позади, на таком расстоянии, чтобы тот мог с ним
разговаривать, не оборачиваясь.
- Конрад,-говорил гроссмейстер,-дорогой товарищ моих битв и тяжких трудов, тебе
одному могу я поверить свои печали.Тебе одному могу сказать, как часто с той поры, как я
вступил в эту страну, томлюсь я желанием смерти и как стремлюсь успокоиться в лоне
праведников. Ни разу не пришлось мне увидеть в Англии ничего такого, на чём глаз мог бы
остановиться с удовольствием, кроме гробниц наших братии под тяжёлой кровлей нашего
соборного храма в здешней гордой столице. «О доблестный Роберт де Рос!- воскликнул я в