Page 12 - Белые ночи

доброго ангела, чтоб сказать мне это и доказать. Теперь, когда я сижу подле вас и говорю с
вами, мне уж и страшно подумать о будущем, потому что в будущем — опять одиночество,
опять эта затхлая, ненужная жизнь; и о чем мечтать будет мне, когда я уже наяву подле вас
был так счастлив! О, будьте благословенны, вы, милая девушка, за то, что не отвергли меня с
первого раза, за то, что уже я могу сказать, что я жил хоть два вечера в моей жизни!
— Ох, нет, нет! — закричала Настенька, и слезинки заблистали на глазах ее, — нет, так
не будет больше; мы так не расстанемся! Что такое два вечера!
— Ох, Настенька, Настенька! знаете ли, как надолго вы помирили меня с самим собою?
знаете ли, что уже я теперь не буду о себе думать так худо, как думал в иные минуты? Знаете
ли, что уже я, может быть, не буду более тосковать о том, что сделал преступление и грех в
моей жизни, потому что такая жизнь есть преступление и грех? И не думайте, чтоб я вам
преувеличивал что-нибудь, ради бога, не думайте этого, Настенька, потому что на меня
иногда находят минуты такой тоски, такой тоски... Потому что мне уже начинает казаться в
эти минуты, что я никогда не способен начать жить настоящею жизнию; потому что мне уже
казалось, что я потерял всякий такт, всякое чутье в настоящем, действительном; потому что,
наконец, я проклинал сам себя; потому что после моих фантастических ночей на меня уже
находят минуты отрезвления, которые ужасны! Между тем слышишь, как кругом тебя
гремит и кружится в жизненном вихре людская толпа, слышишь, видишь, как живут
люди, — живут наяву, видишь, что жизнь для них не заказана, что их жизнь не разлетится,
как сон, как видение, что их жизнь вечно обновляющаяся, вечно юная и ни один час ее
непохож на другой, тогда как уныла и до пошлости однообразна пугливая фантазия, раба
тени, идеи, раба первого облака, которое внезапно застелет солнце и сожмет тоскою
настоящее петербургское сердце, которое так дорожит своим солнцем, — а уж в тоске какая
фантазия! Чувствуешь, что она наконец устает, истощается в вечном напряжении, эта
неистощимая фантазия, потому что ведь мужаешь, выживаешь из прежних своих идеалов:
они разбиваются в пыль, в обломки; если ж нет другой жизни, так приходится строить ее из
этих же обломков. А между тем чего-то другого просит и хочет душа! И напрасно мечтатель
роется, как в золе, в своих старых мечтаниях, ища в этой золе хоть какой-нибудь искорки,
чтоб раздуть ее, возобновленным огнем пригреть похолодевшее сердце и воскресить в нем
снова все, что было прежде так мило, что трогало душу, что кипятило кровь, что вырывало
слезы из глаз и так роскошно обманывало! Знаете ли, Настенька, до чего я дошел? знаете ли,
что я уже принужден справлять годовщину своих ощущений, годовщину того, что было
прежде так мило, чего в сущности никогда не бывало, — потому что эта годовщина
справляется все по тем же глупым, бесплотным мечтаниям, — и делать это, потому что и
этих-то глупых мечтаний нет, затем, что нечем их выжить: ведь и мечты выживаются! Знаете
ли, что я люблю теперь припомнить и посетить в известный срок те места, где был счастлив
когда-то по-своему, люблю построить свое настоящее под лад уже безвозвратно
прошедшему и часто брожу как тень, без нужды и без цели, уныло и грустно по
петербургским закоулкам и улицам. Какие все воспоминания! Припоминается, например, что
вот здесь ровно год тому назад, ровно в это же время, в этот же час, по этому же тротуару
бродил так же одиноко, так же уныло, как и теперь! И припоминаешь, что и тогда мечты
были грустны, и хоть и прежде было не лучше, но все как-то чувствуешь, что как будто и
легче, и покойнее было жить, что не было этой черной думы, которая теперь привязалась ко
мне; что не было этих угрызений совести, угрызений мрачных, угрюмых, которые ни днем,
ни ночью теперь не дают покоя. И спрашиваешь себя: где же мечты твои? и покачиваешь
головою, говоришь: как быстро летят годы! И опять спрашиваешь себя: что же ты сделал с
своими годами? куда ты схоронил свое лучшее время? Ты жил или нет? Смотри, говоришь
себе, смотри, как на свете становится холодно. Еще пройдут годы, и за ними придет угрюмое
одиночество, придет с клюкой трясучая старость, а за ними тоска и уныние. Побледнеет твой
фантастический мир, замрут, утонут мечты твои и осыплются, как желтые листья с
деревьев... О, Настенька! ведь грустно будет оставаться одному, одному совершенно, и даже
не иметь чего пожалеть — ничего, ровно ничего... потому что все, что потерял-то, все это,