Page 193 - Белый пароход

— То-то же, гляжу, — промолвила Укубала, подливая ему чаю по новой. И сказала потом: —
Вот что, Едигей, хорошо, что ты подумал о них, об Абуталиповых детях. Раз такое дело, если
времена наступили такие, что не будет притеснений сиротам, так ты уж отважься. Письмо — дело
хорошее, но пока оно напишется, пока дойдет, да прочтется, да пока думать будут над ним, ты
уж лучше сам поезжай в Алма-Ату. И там все расскажешь как было.
— Так ты думаешь, мне в Алма-Ату? Прямо к большому начальству?
— Ну а что такого? По делу же. Друг твой Елизаров сколько уже зовет не дозовется. Адреса
оставляет каждый раз. Ну, не я, так ты съезди. Мне-то от дому куда, детей на кого? А ты не
отклады-вай. Бери отпуск. Сколько у тебя отпусков было бы за эти годы — на сто лет. Возьми
хоть разок и там, на месте, большим людям все расскажи.
Едигей подивился разумности жены.
— А что, жена, ты вроде дело говоришь. Давай подумаем.
— Не думай долго. Не тот случай. Чем раньше сделаешь, тем лучше. Афанасий Иванович тебе
и поможет. Куда идти, к кому идти, он-то лучше знает.
— Тоже дело.
— Вот и я говорю. Не стоит откладывать. А заодно посмотришь — кое-что купишь для дома.
Девчушки-то наши подросли. Сауле осенью в школу. В интернат определять будем или как? Ты
думал об этом?
— Думал, думал, а как же, — спохватился Буранный Едигей, стараясь скрыть, как поразило
его то, что так быстро подросла старшая из дочерей, что уже и в школу пора.
— Так вот если думал, — продолжала Укубала, — поезжай, поведай людям о том, что мы тут
пережили в те годы. Пусть помогут сиротам хотя бы оправдаться за отца. А потом будет время —
походи, посмотри, что для дочерей и для меня не мешало бы. Я ведь тоже уже немолода, —
сказала она со сдержанным вздохом.
Едигей посмотрел на жену. Странно, что можно постоянно видеться и не замечать того, что
потом увидишь разом. Конечно, она немолода была уже, но и до старости было далеко. И,
однако, нечто такое, новое, незнакомое почувствовал в ней. И понял он — умудренность во
взгляде жены обнаружил и первую ее седину заметил. Их было на виске штуки три-четыре,
белеющих нитей, не больше, и все-таки они говорили о прожитом и пережитом…
Через день Едигей был уже на станции Кумбель в качестве пассажира. Да, пришлось сделать
ход назад от Боранлы-Буранного, чтобы сесть на алма-атинский поезд. Едигей не сожалел об
этом. Так или иначе, надо было сперва отправить телеграмму Елизарову о своем приезде. А это
можно было сделать только на станции:
На алма-атинском перроне среди мелькающих лиц увидел Буранный Едигей Елизарова и
обрадовался бурно, как дитя. Елизаров приветливо помахал ему шляпой и пошел рядом с
вагоном. Вот повезло! Не мечтал Едигей, что Елизаров сам встретит. Не виделись они давно, с
прошлой осени. Нет, не изменился Афанасий Иванович, пусть и в годах был. Все такой же
подвижный, сухощавый. Казангап называл его аргамаком — скакуном чистых кровей. То была
высокая похвала — аргамак Афанасий. Елизаров знал об этом и добродушно соглашался — пусть
будет по-твоему, Казангап! И при том добавлял — старый аргамак, но все-таки аргамак! И на том
спасибо! Обычно он приезжал в сарозеки в рабочей одежде, в кирзовых сапогах, в старой,
видавшей виды кепке, а здесь был при галстуке, в хорошем темно-синем костюме. И этот костюм
ему очень шел, его фигуре и, главное, цвету волос — седых уже наполовину.
И пока поезд останавливался, Афанасий Иванович шел рядом полубоком, улыбаясь ему в
окно. Серые, со светлыми ресницами глаза Елизарова лучились искренним удовольствием от
желанной встречи. Это сразу согрело Едигея, и недавние сомнения отошли разом. «Хорошее
начало, — обрадовался он, — бог даст, поездка будет удачной».