Page 192 - Белый пароход

ушел, как пригвоздило всех к месту. И только рокот голосов, как лес, шумел под сводами
корпуса. Запомнилось, кто-то рядом в толпе молвил про то чисто российским говором: «Ну как
есть море перед бурей». А так оно и было. Колотилось сердце в груди, на фронте перед атакой
так колотилось, и очень пить хотелось. Во рту пересыхало. Но где там при таком многолюдье
воды достать? Не до воды было, пришлось терпеть. В перерыве Едигей протиснулся к парторгу
депо Чернову, бывшему начальнику станции. Тот в президиуме был.
— Слушай, Андрей Петрович, может, и мне выступить?
— Давай, если есть такая охота.
— Охота есть, очень даже. Только вначале посоветуемся. Помнишь, у нас на разъезде работал
Куттыбаев. Абуталип Куттыбаев. Ну, еще ревизор написал на него донос, что, мол, югославские
воспоминания пишет. Абуталип там воевал в партизанах. И всякое другое приписал еще тот
ревизор. А эти бериевские приехали, забрали человека. Он и умер из-за этого, пропал ни за что!
Помнишь?
— Да, помню. Жена его приезжала за бумагой.
— Во-во! А потом семья-то уехала. А я вот сейчас слушал, думал. С Югославией у нас дружба
— и никаких разногласий! А за что страдают неповинные люди? Детишки Абуталиповы подросли,
им уже в школу. Так надо же все на чистую воду. А не то будет им каждый тыкать в глаза.
Детишки и так пострадали — без отца остались.
— Постой, Едигей. Так ты хочешь об этом выступить?
— Ну да.
— А как фамилия того ревизора?
— Да узнать можно. Я его, правда, больше не видел.
— У кого ты сейчас узнаешь? А потом, есть ли документальное доказательство, что именно он
написал?
— А кто еще больше?
— Тут фактическое доказательство нужно, дорогой мой Буранный. А вдруг не так окажется?
Дело нешуточное. Ты вот что, Едигей, послушай совета. Напиши письмо обо всем этом в Алма-
Ату. Напиши все как было, всю ту историю, и пошли в ЦК партии республики. А там разберутся.
Задержки не будет. Партия крепко взялась за это дело. Сам видишь.
Вместе со всеми на том митинге Буранный Едигей выкрикивал громогласно и решительно:
«Слава партии! Линию партии одобряем!» А потом, под конец митинга, кто-то запел
«Интернационал». Его поддержало несколько голосов, и через минуту вся толпа как один запела
под сводами депо великий гимн всех времен, гимн всех, кто был вечно угнетаем. Никогда еще не
доводилось Едигею петь в таком многолюдье. Как на волнах подняло и понесло его
торжественное, гордое и в то же время горькое сознание своего единства с теми, кто есть соль и
пот земли. А гимн коммунистов все нарастал, возвышал-ся, вскипая в сердце отвагой и
решимостью отстоять, утвердить право многих для счастья многих.
С этим ликующим чувством он вернулся домой. За чаем рассказал Укубале подробно и живо
все, что было на митинге. Рассказал и о том, как тоже хотел было выступить и что ему ответил на
то тепереш-ний парторг Чернов. Укубала слушала мужа, наливала ему из самовара чай пиалу за
пиалой, а тот все пил и пил.
— Да что с тобой, ты вон опорожнил уже весь самовар! — удивилась она, посмеиваясь.
— Понимаешь, там, на митинге, еще так захотелось пить отчего-то. Заволновался очень. А где
там, столько народу, не шевельнешься. А потом выскочил, хотел напиться, а тут смотрю — в
нашу сторону состав направляется. Я к машинисту. Свой оказался парень. Жандос с Тогрек-Тама.
Ну, по пути попил я у него воды. Но разве то дело!