Page 11 - Безумная Евдокия
P. 11
уступил место взаимопониманию.
«Оля шла навстречу этому миру, — думал я. — Но они... втроем учинили что-то такое,
чего она не выдержала, не стерпела. И теперь каждая минута жизни стала невыносимой. Где
она?! А они суетятся, чтоб не смотреть нам в глаза».
— Что же все-таки произошло? — спросил я.
— Ничего... Ничего не было! — затараторила Люся. — Вечером все получили задания
и разошлись. Кто за хворостом, кто за водой, кто расспросить жителей о дорогах к тому
поселку. — Люся остановилась. И чтобы Надя не услышала, шепотом добавила: — Все
вернулись, а она нет...
Но спохватились мы только утром. Были в разных палатках.
— Надо сообщить всюду, — сказала Евдокия Савельевна. — Ничего особенного... быть
не может! Но надо сообщить.
С этой минуты Надюша окончательно перестала владеть собой.
Евдокия Савельевна составила список телефонов: милиция, дежурный по городу,
больницы, местные власти той станции и того поселка. Позвонив, она ставила черточку
возле номера, который в очередной раз ничего не прояснил и ничем не помог.
Делала она это методично, спокойно. Только пальцы, когда она крутила диск, не
вполне были ей послушны. Она не туда попадала, извинялась и вновь набирала номер.
С каждым ее звонком мне становилось яснее, что с Олей стряслось что-то
невероятное... трагическое. Чего поправить уже нельзя...
«Если Оля убежала от своих спутников вечером, — рассуждал я, — она могла тут же
сесть на электричку и приехать домой. Если же последний поезд уже ушел, она провела бы
ночь на станции и вернулась домой рано утром: электрички ходят с шести часов».
Я слышал, как Евдокия Савельевна методично разъясняет по телефону, что случилось,
всякий раз повторяя:
— Конечно, ничего ужасного не произошло.
На другом конце провода не были так твердо уверены, что не произошло ничего
особенного, и ей приходилось рассказывать о деталях, подробностях — А Надюша
пересекала комнату по одному и тому же маршруту: от двери к окну и обратно. Туда и
обратно, туда и обратно.
Мы с Надей потеряли способность действовать. Мы могли только ждать.
Я слышал Евдокию Савельевну... Меня раздражало, что организаторский талант ее
оставался прежним, а голос неколебимо спокойным, но и громким, как бы старавшимся
заглушить совесть. Надя же потеряла зрение и слух.
Она могла лишь передвигаться по одной линии: туда и обратно, туда и обратно.
Маленькая, юркая Люся хорошо знала нашу квартиру. Она побежала на кухню и
примчалась назад с пузырьком и чашкой, в которой была вода.
Надя, обхватив голову, стремительно, как челнок, перемещалась по комнате, а Люся
бегала за ней с чашкой и пузырьком.
Из всех нас только Боря Антохин не двигался с места.
Он всегда стеснялся своего красивого лица и слишком стройной фигуры: сутулился и
водил по лицу ладонью, прикрывая его. Голос у него был по-мужски устоявшийся (этакий
баритональный бас) — и он его приглушал. А тут Боря и вовсе хотел, чтобы о нем позабыли.
«Еще бы... Ведь именно он сказал Оленьке: „Не вздумай принести справку!“ Что же
ему теперь остается? — думал я. — Скромный... Не хочет быть на виду. Знакомы мне эти
тихие мальчики!»
Евдокия Савельевна прикрыла трубку рукой и сказала:
— Им нужны ее фотографии. Последнего времени.
Я бросился к шкафу, достал альбом, начал листать его.
— В последнее время она не снималась, — сказал я.
— У меня есть ее карточки, — неожиданно произнес Боря Антохин.
Он полез в боковой карман своей куртки. Вытащил пять фотографий и разложил их на