Page 68 - Борьба миров

день он этого не сделал. В течение всего восьмого и девятого дня он говорил повышенным
голосом, но не слишком громко. Угрозы и просьбы чередовались целым потоком нелепых,
покаянных речей. Потом он заснул, но не надолго, и, проснувшись, с удвоенной силой
принялся опять за свое. На этот раз он говорил так громко, что мне пришлось удерживать
его.
— Тише! — умолял я.
Мне было слышно, как он стал на колени.
— Я слишком долго молчал, — сказал он так громко, что его должны были услышать в
яме. — Теперь же я должен каяться. Горе этому неверному городу. Горе! Горе всем сынам
земли!
— Молчите! — сказал я, вскакивая в ужасе, что марсиане услышат его.
— Нет! — закричал викарий так громко, как только мог, вставая и простирая руки. — Я
хочу говорить! Господь глаголет моими устами!..
В три шага он был у двери в кухню.
— Я должен покаяться. Я иду. Я слишком долго молчал.
Я протянул руку и нащупал топор, который висел на стене. Как стрела, бросился я за
викарием, Я совсем обезумел от страха. Прежде, чем он дошел до середины кухни, я был
возле него и, повернув лезвие топора, ударил его обухом. Он свалился, как сноп, и вытянулся
во всю длину. Я споткнулся о него и остановился, еле переводя дух. Он не шевелился.
Затем я услышал шум снаружи. Со стены посыпалась штукатурка, и что-то темное
заслонило треугольную трещину в стене. Я поднял голову и увидел нижнюю часть
«рабочего-машины», медленно продвигавшуюся мимо трещины. Одна из ее цепких рук
извивалась между обломками. Потом показалась другая и стала нащупывать себе ход над
провалившейся балкой. Я прирос к месту. И вдруг я увидел сквозь прозрачную стеклянную
пластинку, вставленную в конце машины, лицо, если можно это так назвать, и большие
темные глаза марсианина. Тем временем длинная металлическая рука машины, извиваясь,
точно змея, стала потихоньку пробираться в трещину.
Я с трудом повернулся, перешагнул через тело викария и остановился у двери в
умывальную комнату. Рука теперь уже ярда на два просунулась в комнату и быстрыми,
извивающимися движениями ощупала стены и пол. Долго стоял я, точно околдованный, и
наблюдал, как она постепенно подбиралась ко мне. Заставив себя стряхнуть оцепенение, я с
слабым, хриплым криком бросился в умывальную комнату.
Я весь дрожал и едва стоял на ногах. Приподняв дверцу угольного погреба, я стоял в
темноте и не сводил глаз со слабо освещенной кухонной двери и слушал… Видел ли меня
марсианин? Что он теперь будет делать?
Что-то двигалось там тихо, тихо. Стучало об стену и при каждой перемене движения
звенело слабым, металлическим звоном. Потом послышался звук, как будто по полу волокли
какое-то тяжелое тело, я слишком хорошо знал — какое! Повинуясь непреодолимой силе, я
подполз к двери и заглянул в кухню. В ярко освещенном солнцем треугольнике трещины я
увидел марсианина в его крабообразной машине, который, притянув к себе тело викария,
внимательно осматривал голову. Я ни минуты не сомневался, что по ране от моего удара он
догадается о присутствия в доме другого человека.
Я спустился в погреб, захлопнул за собою дверцу, и в темноте, стараясь не шуметь,
насколько это было возможно, спрятался под уголь и дрова. Каждую минуту я
прислушивался, не просунулась ли опять в щель рука «рабочего-машины».
И снова возобновился слабый металлический звон. По этому звуку я мог проследить,
как рука, нащупывая, пробиралась по кухне. Вот она совсем близко, в умывальной комнате,
как мне показалось. Я надеялся, что ее длина недостаточна, чтобы добраться до меня. Но вот
рука, слегка царапая, скользнула по дверце погреба, и затем наступило бесконечное,
нестерпимо томительное ожидание. Я слышал, как она нащупывала ручку двери. Марсианин
понимал, что такое дверь!
С минуту она провозилась со щеколдой, и наконец дверца открылась.