Page 62 - И дольше века длится день

прирастает к голове. Для такого манкурта хуже любой казни, если припугнуть: давай, мол,
отпарим твою голову. Будет биться, как дикая лошадь, но к голове не даст притронуться.
Такие шапку не снимают ни днем, ни ночью, в шапке спят… И, однако, продолжали гости,
дурак дураком, но дело свое манкурт соблюдал — зорко следил, пока караванщики не
удалились достаточно от того места, где бродило его стадо верблюдов. А один погонщик
решил разыграть на прощание того манкурта:
— Путь далекий у нас впереди. Кому привет передать, какой красавице, в какой
стороне? Говори, не скрывай. Слышишь? Может, платок передать от тебя?
Манкурт долго молчал, глядя на погонщика, а потом проронил:
— Я каждый день смотрю на луну, а она на меня. Но мы не слышим друг друга… Там
кто-то сидит…
При том разговоре присутствовала в юрте женщина, разливавшая чай купцам. То была
Найман-Ана. Под этим именем осталась она в сарозекской легенде.
Найман-Ана виду не подала при заезжих гостях. Никто не заметил, как странно
поразила ее вдруг эта весть, как изменилась она в лице. Ей хотелось поподробней
порасспросить купцов о том молодом манкурте, но именно этого она испугалась — узнать
больше, чем было сказано. И сумела промолчать, задавила в себе возникшую тревогу, как
вскрикнувшую раненую птицу… Тем временем разговор в кругу зашел о чем-то другом,
никому уже дела не было до несчастного манкурта, мало ли какие случаи бывают в жизни, а
Найман-Ана все пыталась сладить со страхом, охватившим ее, унять дрожь в руках, словно
бы она действительно придушила ту вскрикнувшую птицу в себе, и только пониже опустила
на лицо черный траурный платок, давно уже ставший привычным на ее поседевшей голове.
Караван торговцев вскоре ушел своей дорогой. И в ту бессонную ночь Найман-Ана
поняла, что не будет ей покоя, пока не разыщет в сарозеках того пастуха-манкурта и не
убедится, что то не ее сын. Тягостная, страшная мысль эта вновь оживила в материнском
сердце давно уже затаившееся в смутном предчувствии сомнение, что сын лег на поле
брани… И лучше, конечно, было дважды похоронить его, чем так терзаться, испытывая
неотступный страх, неотступную боль, неотступное сомнение.
Ее сын был убит в одном из сражений с жуаньжуанами в сарозекской стороне. Муж
погиб годом раньше. Известный, прославленный был человек среди найманов. Потом сын
отправился с первым походом, чтобы отомстить за отца. Убитых не полагалось оставлять на
поле боя. Сородичи обязаны были привезти его тело. Но сделать это оказалось невозможно.
Многие в той большой схватке видели, когда сошлись с врагом вплотную, как он упал, сын
ее, на гриву коня и конь, горячий и напуганный шумом битвы, понес его прочь. И тогда он
свалился с седла, но нога застряла в стремени, и он повис замертво сбоку коня, а конь,
обезумевшим от этого еще больше, поволок на всем скаку его бездыханное тело в степь. Как
назло, лошадь пустилась бежать во вражескую сторону. Несмотря на жаркий,
кровопролитный бой, где каждый должен был быть в сражении, двое соплеменников
кинулись вдогонку, чтобы вовремя перехватить понесшего коня и подобрать тело
погибшего. Однако из отряда жуаньжуанов, находившегося в засаде в овраге, несколько
верховых косоплетов с криками кинулись наперерез. Один из найманов был убит с ходу
стрелой, а другой, тяжело раненный, повернул назад и, едва успел прискакать в свои ряды,
здесь рухнул наземь. Случай этот помог найманам вовремя обнаружить в засаде отряд
жуаньжуанов, который готовился нанести удар с фланга в самый решающий момент.
Найманы спешно отступили, чтобы перегруппироваться и снова ринуться в бой. И, конечно,
никому уже ме было дела до того, что сталось с их молодым ратиком, с сыном Найман-
Аны… Раненый найман, тот, что успел прискакать к своим, рассказывал потом, что, когда
они ринулись за ним вослед, конь, поволочивший ее сына, быстро скрылся из виду и
неизвестном направлении…
Несколько дней подряд выезжали найманы на поиски тела. Но ни самого погибшего, ни
его лошади, ни его оружия, никаких иных следов обнаружить не смогли. В том, что он погиб,
ни у кого не оставалось сомнений. Даже будучи раненным, за эти дни он умер бы в степи от