Page 36 - Горячий снег

умоляющий вскрик, похожий на рыдания. — Я прошу выслушать… я прошу!.. Пустите меня
к генералу! К генералу пустите! Потом вы меня…
Этот крик снова толчком боли отдался в раненой ноге. Бессонов повернулся и,
внезапно почувствовав, что может упасть, оступившись при неверном шаге, пошел назад, как
под болью пытки, а когда увидел подле громады танков людей из своей охраны, с силой
отрывавших цепляющегося двумя руками за гусеницы, раскорякой сидевшего на снегу
лейтенанта-танкиста, непроизвольно остановился. Тут же к нему подошел от машины член
Военного совета Веснин, заговорил с убеждающей горячностью:
— Петр Александрович, прошу тебя… Молодой, в общем, парень. Был, видимо, в
состоянии прострации, когда навалились немцы. Но он понимает, что совершил
преступление, осознает… Я только что говорил с ним. Прошу тебя, не так резко!
«Вот вроде бы и первые разногласия у меня с комиссаром, — подумал Бессонов. —
Быстро усмотрел в моих действиях жестокость».
Боль в ноге не отпускала, стискивала голень раскаленными клешнями, Бессонов, как
сквозь синее стекло, видел сбоку длинный овал лица Веснина, его поблескивающие очки и,
готовый сесть в машину, сказал сухо:
— Видимо, ты забыл, что такое паника, Виталий Исаевич? Забыл, какова эта зараза?
Или так, в этом состоянии прострации, до Сталинграда докатимся? А ну-ка, пусть подведут
танкиста. Хочу еще раз взглянуть на него, — добавил он.
— Майор Титков, подведите лейтенанта! — распорядился Веснин.
Майор и автоматчики подвели танкиста, тот хрипло и часто дышал, мелко стучали
зубы, как будто его голого ледяной водой окатили. Он не мог выговорить ни слова, а когда
наконец попробовал заговорить, послышались лишь сдавленные звуки крутых глотков, и
Веснин тронул его за плечо:
— Возьмите себя в руки, лейтенант. Говорите!
Танкист сделал шаг к Бессонову, прохрипел:
— Товарищ командующий… всей жизнью, кровью… кровью искуплю… — Он потер
руками грудь, чтобы протолкнуть в легкие воздух. — В первый и последний раз… А не
оправдаю… расстреляйте. Только поверьте. Сам в лоб пулю пущу!..
Бессонов, не дослушав, взмахом руки остановил его:
— Достаточно! Немедленно в танк — и вперед! Откуда сумели вырваться! А если еще
раз подумаете об этом «вырваться», пойдете под суд как трус и паникер! Немедленно
вперед!
Бессонов захромал к машине, и ему показалось, что в возникшем движении за спиной
послышались истерически задавленный всхлип смеха, задохнувшееся «спасибо», нелепое,
бессмысленное, неприятное, как и этот животный смех, словно он, Бессонов, в силу какой-то
извращенной прихоти имел право отнимать и дарить жизнь, а даря, приносил неудержимое
счастье другим.
«Что-то не так во мне, не так, как хотел бы… Этого не должно быть, — подумал
Бессонов уже в машине, вытягивая к мотору ногу. — Я хотел бы, чтобы было иначе. Но как?
Я вызвал страх, покорность перед страхом? Или этот танкист раскаивался искренне?»
Шофер, впопыхах докуривая, так затягивался толстой самокруткой, что трещала
махорка, разлетались искры, жаром подсвечивали усы, виновато сказал Бессонову:
— Извините, товарищ генерал, надымил я…
Он включил мотор. Веснин молча влезал в машину.
— Курите, — брезгливо разрешил Бессонов, — если терпеть не можете. Майора
Божичко захватим на мосту. Поехали.
— Что у вас за махорка, Игнатьев? Дайте-ка мне попробовать. «Вырви глаз» небось?
Продирает до печенок? — подал голос Веснин, устраиваясь на заднем сиденье.
— Да ежели не побрезгуете, продерет, товарищ член Военного совета, — с охотой
ответил шофер. — Возьмите кисетик.
Впереди мощно взревели танки, выбрасывая из выхлопных труб снопы искр; скрежеща