Page 10 - Морская душа

Но однажды "матросский майор" был вынужден сам изменить этому своему правилу.
Сводный отряд попал в окружение. Кольцо врагов сжималось, оттесняя его к берегу. К
ночи моряки и красноармейцы заняли последнюю позицию у самого моря, установили
оборону и решили держаться здесь до конца.
К какому именно месту берега вышел отряд в многодневных боях на отходе, сказать
было трудно. На карте путалось кружево заливчиков, лиманов, озер, бухт, на местности были
одинаковые камыши, кусты да вода. Было ясно одно: впереди и с боков надвигался враг,
сзади лежало море. Отступать было некуда.
Конца ожидали утром, когда гитлеровцы подтянут силы для уничтожения "черных
дьяволов", попавшихся наконец в мешок. Пока все было тихо, стрельба прекратилась. В ночи
шумел ветер, светила луна. Черное море поблескивало сквозь камыши и кусты широкой и
вольной дорогой к Севастополю, бесполезной для отряда.
Просторная даль тянула к себе взоры, и бойцы отряда молча посматривали на море. Но
если красноармейцы с горечью и досадой отворачивались от него, негодуя на препятствие,
кладущее конец боям и жизни, то моряки, прощаясь с морем, вглядывались в него с тоской и
надеждой, все еще веря, что оно не выдаст и выручит.
Но в лунном серебряном море не было ни корабля, ни шлюпки.
"Матросский майор", обойдя охранение, прилег рядом с военкомом в камышах на
плащ-палатке и тоже стал смотреть на Черное море. Вся его военная жизнь — с тех самых
дней, когда в гражданской войне он вступил добровольцем-юношей в матросский отряд и
ворвался с ним в Крым по этому же узкому перешейку, — была связана с морем. Каждый
день в течение двадцати лет он видел его в прицеле орудия, в дальномер, потом в
командирский бинокль или в окно сквозь цветы, когда семье удавалось жить с ним вместе на
очередной береговой батарее. И теперь мысль, что он видит море в последний раз, казалась
ему дикой.
Военком, видимо, разгадал его чувство или, может быть, у него защемило сердце от
лунного этого простора, неоглядно распахнувшегося над широким морем. Он шумно
вздохнул и сказал:
— Да, брат… Хороша вода…
— Хороша, — сказал майор, и они опять надолго замолчали.
Обоим многое хотелось сказать друг другу в эту ночь, которая, как оба отлично
понимали, была последней ночью в жизни. Слова сами возникали в душе, необыкновенные и
яркие, похожие на стихи. Но произнести их было нельзя.
В них было только прошлое — и не было будущего. В них были далекие, дорогие
сердцу люди — и не было места для тех, кто лежал рядом в камышах и верил, что эти два
человека совещаются о том, как спасти отряд. Море, прекрасное и родное, вольной своей
ширью звало к жизни, и нужно было найти путь к этой жизни. Но выхода не было — и такая
нестерпимая жалость к себе подымалась в душе, что, если произнести блуждающие в ней
слова вслух, голос мог дрогнуть и глаза заблестеть.
Поэтому оба говорили другое.
— Ветер нынче какой, — сказал военком. — В море шторм, верно.
— Наверное, шторм, — ответил майор.
И они опять замолчали. Потом майор приподнял голову и посмотрел на море с таким
неожиданным и живым любопытством, что военком невольно приподнялся за ним и шепнул,
не веря надежде:
— Корабль, что ли?
Майор повернул к нему лицо, и военком заметил в его глазах, освещенных луной,
знакомую веселую хитрость.
— Военком, — сказал майор с неистребимой подначкой, — ты и вправду думаешь, что
это море?
— А что ж, степь, что ли? — обиделся военком. — Конечно, море.
— Эх ты, морская душа! — покачал головой майор. — Моря от лужи не отличил!..