Page 9 - Морская душа

жаждущей развернуться и увлечь за собой других. Везде, куда бы он нынче меня ни
приводил, я замечал оживление, неподдельную радость и в то же время некоторую
опасливость — а не скажет ли, мол, сейчас военком знакомой и обидной фразы: "Заснули,
орлы? Чего гитлеровцев не тревожите? Может, война кончилась, я нынче газету не читал?.."
И везде, где я его сегодня видел, он "тревожил немцев". Так, он нашел цель для
минометчиков, дождался, пока они ее не накрыли, перетащил знаменитую "пушку без
мушки" на новую позицию и не успокоился, пока она не вызвала на себя яростный, но
бесполезный огонь ("пускай враг боезапас тратит!"), снарядил разведчиков за «языком»,
отправил в тыл раненых и теперь, томясь безработицей, плясал.
— Сколько же у вас на счету? — спросил я Васильева.
— Я месяц раненый пролежал, — ответил он, как бы извиняясь. — Тридцать семь… То
есть, собственно, тридцать пять: двоих мне бригадный комиссар от себя подарил.
И он рассказал, что вначале он стрелял из обыкновенной трехлинейки. Когда же он
уложил десятого фашиста, военком, следивший за каждым снайпером, сам приполз к нему на
скалу, чтобы торжественно вручить ему снайперскую винтовку с телескопическим
прицелом. Он полежал с ним рядом в его укрытии, рассматривая передний край гитлеровцев
и отыскивая, где бы их вечером «потревожить». Но тут на тропинку вылезли два солдата, и
военком не выдержал. Он молча взял у Васильева новую винтовку и пристрелил обоих
подряд.
— Я, конечно, в свой счет их бы не поставил, — закончил Васильев. — Но военком
приказал: "Бери, говорит, их себе. Во-первых, я просто не стерпел, во-вторых, винтовка не
моя, а в-третьих, мне счет вести ни к чему, я им и счет потерял…"
И я вспомнил, какой счет имел бригадный комиссар Ехлаков.
В декабрьский штурм Севастополя командный пункт бригады вместе с военкомом
оказался отрезанным. Командира бригады не было (раненный, он был увезен накануне), но
военком спас и штаб, и всю бригаду. Он выслал ползком через фашистские цепи восемь
отважнейших моряков-автоматчиков. Пункт уже забрасывали гранатами, когда эти восемь
начали бить в спину наступающим, а военком с оставшимися у него моряками встретил
врагов в лицо огнем и гранатами. "Кругом компункта все темно было от мундиров", — так
рассказали мне моряки исход этого боя.
Баян замолк, и военком подошел к нам.
— Ну, наговорился, что ли? Время-то идет, — сказал он и стремительно пошел к
выходу.
Ватник его был расстегнут, и сине-белые полосы тельняшки, с которой он не
расставался с времен давней краснофлотской службы, извилистой линией волн вздымались
над его широко дышащей грудью.

"МАТРОССКИЙ МАЙОР"

В тяжелых осенних боях под Перекопом небольшой красноармейской части пришлось
влиться в соседний отряд морской пехоты. Командиром этого сводного отряда был
немолодой уже майор, артиллерист береговой обороны. Красноармейцы любовно прозвали
его "матросским майором". Он сразу расположил их к себе отвагой, спокойствием, веселым
своим нравом и упрямой волей к победе.
"Матросский майор" перед атакой обычно поворачивал морскую свою фуражку
золотой эмблемой к затылку. Пояснял он это так:
— Две задачи. Первая: фашистские снайперы эмблемы не увидят, стало быть, не будут
специально в меня целить. Вторая: войско мое, надо понимать, у меня сзади, я же впереди
всех в атаку хожу. Вот оно и спокойно — эмблема сияет и показывает: тут, мол, командир,
впереди… стало быть, все в порядке… — И он деловито добавлял: — Вот при отходе, ежели
что случится, командир должен фуражку нормально носить. Бойцы назад обернутся, тут
эмблема им и доложит: все, мол, в порядке, командир последним отходит.