Page 36 - Ранние журавли

Вот так говорил председатель Тыналиев в тот день перед аксайским отрядом,
выстроенным для смотра в полной боевой готовности.
Вот так говорил председатель Тыналиев накануне выхода десанта на Аксай. Те дни
приближались. И все шло к тому…
Вот так говорил председатель Тыналиев, наставлял их уму-разуму…
Вот так…
Да, вполне могло случиться, что дня через три-четыре, если погода не испортится,
двинутся они на Аксай, и тогда, конечно, не увидеться с Мырзагуль до самого лета. Подумав
об этом, Султанмурат испугался. Трудно, невозможно было представить себе такое — не
видеть ее, пусть хоть издали, столько времени! А еще собрался заявить ей сегодня, что, мол,
да или нет, если нет, так что ж, не такая уж беда, ждать некогда, на Аксае дела поважнее…
Султанмурат все поглядывал на дорогу, проезжая берегом. И уже начал беспокоиться.
Время уже выходило. Но вот они, девушки! Однако Мырзагуль среди них не оказалось.
Подружки ее шли, а ее нет. Вначале Султанмурат огорчился. Что ж оставалось, раз такое
дело. Расстроенный поехал на конный двор. Но дорогой его охватила тревога: а вдруг она
заболела или еще что-нибудь случилось. Эта тревога возрастала, он почувствовал, что ни в
коем случае не может унять ее, пока не узнает причины. Решил спросить у девушек.
Повернул Чабдара вслед за ними. И тут увидел ее. Мырзагуль возвращалась одна. Она уже
приближалась к переступкам на речке. Султанмурат припустил слегка Чабдара, чтобы
поспеть встретиться на переступках, а сам до того обрадовался, так сильно, оказывается,
испугался за эти минуты, что сам не заметил, как сорвалось с уст: «Родная моя!»
Он встретил ее на переступках. Спрыгнул с коня и, держа его на поводу, ждал, когда
она выйдет на берег к нему.
Она шла к нему, глядя на него, улыбаясь ему.
— Смотри не упади! — крикнул он ей, хотя упасть с таких широких, выложенных
поверху дерном переступок было невозможно. Как хорошо, что она шла по переступкам! Как
хорошо, что на этой капризной горной речке не удерживались никакие мосты и мостики!
Он ждал, протянув ей руку, а она шла к нему, все время глядя на него и улыбаясь.
— Смотри не упади! — сказал он еще раз.
А она ничего не отвечала. Она только улыбалась ему. И тем было сказано все, что
хотел бы он знать. Какой же он был чудак, писал какие-то письма, терзался, ждал ответа…
Она протянула ему руку, и он взял ее. Столько лет учась в одном классе, не знал он,
оказывается, какая чуткая и понятливая у нее рука. «Вот я здесь! — сказала рука. — Я так
рада! Разве ты не чувствуешь, как я рада?» И тут он посмотрел ей в лицо. И поразился — в
ней он узнал себя! Как и он, она стала совсем другой за это время, выросла, вытянулась, и
глаза светились странным, рассеянным блеском, как после болезни. Она стала похожа на
него, потому что она тоже постоянно думала, не спала ночами, потому что она тоже любила
и эта любовь сделала ее похожей на него. И от этого она стала еще красивее и еще родней.
Вся она была обещанием счастья. Все это он познал и почувствовал в одно мгновение.
— А я думал, ты заболела, — сказал он ей дрогнувшим голосом.
Мырзагуль ничего не ответила на эти слова, а сказала другое:
— Вот. — Она достала предназначенный ему сверточек. — Это тебе! — И не
задерживаясь пошла дальше.
Сколько раз потом вновь и вновь рассматривал он этот вышитый шелком платочек!
Доставал из кармана, и снова прятал, и снова рассматривал. Величиной с тетрадный лист,
платочек был ярко расшит по краям узорами, цветами, листиками, а в одном углу были
обозначены красными нитками две большие и одна маленькая буквы среди узоров: «S.с.М.»,
что означало «Султанмурат джана Мырзагуль» — «Султанмурат и Мырзагуль». Эти
латинские буквы, которые они изучали в школе еще до реформы киргизского алфавита, и
были ответом на его многословное письмо и стихи.
Султанмурат вернулся на конный двор, едва сдерживая торжествующую радость. Он
понимал, что это такое счастье, которым невозможно поделиться с другими, что оно