Page 34 - Ранние журавли

сказал ребятам, что скоро вернется, сделает хорошую пробежку Чабдару, а ребят попросил
приглядеть пока за его лошадьми после водопоя: привязать их на место, задать им корм.
И опять Анатай!
Он не торопился возвращаться с водопоя и других задерживал.
— А я знаю, кого ты ждешь, — сказал он вызывающе.
Ох и противный тип!
Но и Султанмурат тоже хорош. Нет чтобы спокойно урезонить: «Знаешь, ну и хорошо.
Ты не ошибаешься», так он вместо этого обозвал Анатая:
— А ты шпион фашистский!
— Это кто шпион? Я шпион?
— Ты шпион!
— А ну докажи! Если я шпион, пусть меня расстреляет трибунал! А нет, я тебе морду
набью!
И они сшиблись, понукая коней навстречу друг другу и тесня друг друга, закружились
посреди речки. Угрожающе орали, метали свирепые взгляды, стягивали друг друга с коней.
Ребята на берегу смеялись, потешались, подзадоривали, а они, как петухи, не на шутку
разошлись. Вода кипела вокруг, разлеталась брызгами, спотыкались кони в воде, скрежеща
подковами по камням, и тогда Эркинбек крикнул:
— Эй вы, опять лошадей покалечить хотите!
Сразу одумались, обрадовались даже, что нашлась веская причина, и разошлись без
лишних слов.
Но все равно настроение было испорчено. Когда ребята угнали лошадей на конюшню,
Султанмурат все еще тяжело дышал и, чтобы как-то унять себя, поехал рысцой вдоль речки,
все время посматривая на дорогу. Далеко не уехал, повернул назад и тут увидел ее. Как и
вчера, Мырзагуль возвращалась с подружками. Шли они, занятые своими разговорами, и
дела им не было, что кто-то тут чуть было не подрался сейчас за одну из них, что кто-то
страдает, изводится в кручине по одной из них. Мать перепугалась недавно за сына: «Что с
тобой? Уж не болен ли ты? С лица сошел как!» Успокоил маму, а сам взял зеркало, давно не
смотрелся, все некогда, и увидел, что действительно здорово изменился, оказывается, за
последнее время. Глаза блестят, как у больного, лицо вытянулось, шея сделалась длинной,
вроде бы даже две морщинки, две складочки залегли между бровями, а на верхней губе
темный пушок появился. Если на свет рассматривать, а так не видно. Вот это да! Совсем
другой стал, не узнать… Отец, пожалуй, и не сразу признает, когда вернется…
Он подъезжал на коне сбоку и, приближаясь, заметил, как Мырзагуль глянула раза два
в сторону водопоя, точно бы высматривала кого-то. А когда увидела его, вздрогнула от
неожиданности, приостановилась, но потом быстро пошла вместе с подругами. Они как ни в
чем не бывало перескочили с переступки на переступку через речку и пошли по домам. А он
обогнал их стороной, точно бы спешил куда-то по делу, выехал огородами на улицу, чтобы
попасть ей навстречу. Он увидел ее в другом конце улицы. Здесь он поехал медленно. И чем
ближе сходились они, тем страшней становилось. Ему казалось, что вся улица смотрит в
окна, в двери, следит за ними, и все ждут, как они встретятся и что он скажет ей.
А она шла навстречу не очень быстро. Не понимал он, что произошло, почему он так
волнуется. Ведь учились вместе, в одном классе, ничего не стоило отобрать у нее что-то и
даже обидеть, а теперь приближался с трепетом и робостью в душе. Ему даже захотелось
избежать этой встречи, но было уже поздно. И, наверное, она каким-то образом
почувствовала его состояние. Когда оставалось совсем немного, она вдруг заспешила и, не
дойдя до своего дома, свернула во двор к соседям. Он обрадовался, облегченно вздохнул. И
был очень благодарен ей. Как страшно, оказывается, встречаться один на один…
А потом корил себя и ругал за малодушие. Плохо спал ночью и, проснувшись на
рассвете, думал о ней, дал себе слово, что сегодня во что бы то ни стало подойдет к ней, и
запросто заговорит, и спросит совершенно серьезно, намерена ли она отвечать на его письмо
и когда. Если нет, то никакой обиды, днями ему уезжать на Аксай, и пусть все это останется