Page 5 - Сказки об Италии

А из улиц, точно из огромных труб, красиво льются веселые крики людей, идущих
встречу новой жизни.

III

Душный полдень, где-то только что бухнула пушка — мягкий, странный звук, точно
лопнуло огромное гнилое яйцо. В воздухе, потрясенном взрывом, едкие запахи города стали
ощутимее, острей пахнет оливковым маслом, чесноком, вином и нагретою пылью.
Жаркий шум южного дня, покрытый тяжелым вздохом пушки, на секунду прижался к
нагретым камням мостовых и, снова вскинувшись над улицами, потек в море широкой
мутной рекой.
Город — празднично ярок и пестр, как богато расшитая риза священника; в его
страстных криках, трепете и стонах богослужебно звучит пение жизни. Каждый город —
храм, возведенный трудами людей, всякая работа — молитва Будущему.
Солнце — в зените, раскаленное синее небо ослепляет, как будто из каждой его точки
на землю, на море падает огненно-синий луч, глубоко вонзаясь в камень города и воду. Море
блестит, словно шелк, густо расшитый серебром, и, чуть касаясь набережной сонными
движениями зеленоватых теплых волн, тихо поет мудрую песню об источнике жизни и
счастья — солнце.
Пыльные, потные люди, весело и шумно перекликаясь, бегут обедать, многие спешат
на берег и, быстро сбросив серые одежды, прыгают в море, — смуглые тела, падая в воду,
тотчас становятся до смешного маленькими, точно темные крупинки пыли в большой чаше
вина.
Шелковые всплески воды, радостные крики освеженного тела, громкий смех и визг
ребятишек — всё это и радужные брызги моря, разбитого прыжками людей, — вздымается к
солнцу, как веселая жертва ему.
На тротуаре в тени большого дома сидят, готовясь обедать, четверо мостовщиков —
серые, сухие и крепкие камни. Седой старик, покрытый пылью, точно пеплом осыпан,
прищурив хищный, зоркий глаз, режет ножом длинный хлеб, следя, чтобы каждый кусок был
не меньше другого. На голове у него красный вязаный колпак с кистью, она падает ему на
лицо, старик встряхивает большой, апостольской головою, и его длинный нос попугая сопит,
раздуваются ноздри.
Рядом с ним на теплых камнях лежит, вверх грудью, бронзовый и черный, точно жук,
молодец; на лицо ему прыгают крошки хлеба, он лениво щурит глаза и поет что-то
вполголоса, — точно сквозь сон. А еще двое сидят, прислонясь спинами к белым стенам
дома, и дремлют.
К ним идет мальчик с фьяской вина в руке и небольшим узлом в другой, идет, вскинув
голову, и кричит звонко, точно птица, не видя, что сквозь солому, которой обернута бутылка,
падают на землю, кроваво сверкая, точно рубины, тяжелые капли густого вина.
Старик заметил это, положил хлеб и нож на грудь юноши, тревожно махая рукою, зовет
мальчика:
— Скорее, слепой! Смотри — вино!
Мальчик приподнял фьяску в уровень с лицом, ахнул и быстро подбежал к
мостовщикам — они все зашевелились, взволнованно закричали, ощупывая фьяску, а
мальчишка стрелою умчался куда-то во двор и столь же быстро выскочил оттуда с большим
желтым блюдом в руках.
Блюдо поставили на землю, и старик внимательно льет в него красную живую
струю, — четыре пары глаз любуются игрою вина на солнце, сухие губы людей жадно
вздрагивают.
Идет женщина в бледно-голубом платье, на ее черных волосах золотистый кружевной
шарф, четко стучат высокие каблуки коричневых ботинок. Она ведет за руку маленькую
кудрявую девочку; размахивая правой рукой с двумя цветками алой гвоздики в ней, девочка