Page 6 - Сказки об Италии

качается на ходу, распевая:
6
— О, ма, о, ма, о, миа ма-а…
Остановясь за спиною старого мостовщика, замолчала, приподнялась на носки и через
плечо старика серьезно смотрит, как течет вино в желтую чашу, течет и звучит, точно
продолжая ее песню.
Девочка освободила руку из руки женщины, оборвала лепестки цветов и, высоко
подняв ручонку, темную, точно крыло воробья, бросила алые цветы в чашу вина.
Четверо людей вздрогнули, сердито вскинули пыльные головы — девочка била в
ладоши и смеялась, притопывая маленькими ногами, сконфуженная мать ловила ее руку,
что-то говоря высоким голосом, мальчишка — хохотал, перегибаясь, а в чаше, по темному
вину, точно розовые лодочки, плавали лепестки цветов.
Старик достал откуда-то стакан, зачерпнул вина вместе с цветами, тяжело поднялся на
колени и, поднося стакан ко рту, успокоительно, серьезно сказал:
— Ничего, синьора! Дар ребенка — дар бога… Ваше здоровье, красивая синьора, и
твое тоже, дитя! Будь красивой, как мать, и вдвое счастлива…
Сунул седые усы в стакан, прищурил глаза и медленными глотками, почмокивая,
шевеля кривым носом, высосал темную влагу.
Мать, улыбаясь и кланяясь, пошла прочь, ведя девочку за руку, а та качалась, шаркая
ножонками по камню, и кричала, щурясь:
— О, ма-а… о, миа, миа-а…
Мостовщики, устало поворачивая головы, смотрят на вино и вслед девочке, смотрят и,
улыбаясь, быстрыми языками южан что-то говорят друг другу.
А в чаше, на поверхности темно-красного вина, качаются алые лепестки цветов.
Поет море, гудит город, ярко сверкает солнце, творя сказки.

IV

Синее спокойное озеро в глубокой раме гор, окрыленных вечным снегом, темное
кружево садов пышными складками опускается к воде, с берега смотрят в воду белые дома,
кажется, что они построены из сахара, и всё вокруг похоже на тихий сон ребенка.
Утро. С гор ласково течет запах цветов, только что взошло солнце; на листьях деревьев,
на стеблях трав еще блестит роса. Серая лента дороги брошена в тихое ущелье гор, дорога
мощена камнем, но кажется мягкой, как бархат, хочется погладить ее рукою.
Около груды щебня сидит черный, как жук, рабочий, на груди у него медаль, лицо
смелое и ласковое.
Положив бронзовые кисти рук на колена свои, приподняв голову, он смотрит в лицо
прохожего, стоящего под каштаном, говоря ему:
— Это, синьор, медаль за работу в Симплонском туннеле.
И, опустив глаза на грудь, ласково усмехается красивому куску металла.
— Э, всякая работа трудна, до времени, пока ее не полюбишь, а потом — она
возбуждает и становится легче. Все-таки — да, было трудно!
Он тихонько покачал головой, улыбаясь солнцу, внезапно оживился, взмахнул рукою,
черные глаза заблестели.
— Было даже страшно, иногда. Ведь и земля должна что-нибудь чувствовать — не так
ли? Когда мы вошли в нее глубоко, прорезав в горе эту рану, — земля там, внутри, встретила
нас сурово. Она дышала на нас жарким дыханием, от него замирало сердце, голова
становилась тяжелой и болели кости, — это испытано многими! Потом она сбрасывала на
людей камни и обливала нас горячей водой; это было очень страшно! Порою, при огне, вода
становилась красной, и отец мой говорил мне: «Ранили мы землю, потопит, сожжет она всех

6 — O, ma, o, ma, o, mia ma-a… — О, ма, о, ма, о моя ма-а… (Итал.).