Page 22 - Собачье сердце

ткани. Филипп Филиппович вертел ножом в теле, потом крикнул: «Ножницы!»
Инструмент мелькнул в руках у тяпнутого, как у фокусника. Филипп Филиппович залез
в глубину и в несколько поворотов вырвал из тела Шарика его семенные железы с какими-то
обрывками. Борменталь, совершенно мокрый от усердия и волнения, бросился к стеклянной
банке и извлёк из неё другие, мокрые, обвисшие семенные железы. В руках у профессора и
ассистента запрыгали, завились короткие влажные струны. Дробно защёлкали кривые иглы в
зажимах, семенные железы вшили на место Шариковых. Жрец отвалился от раны, ткнул в
неё комком марли и скомандовал:
– Шейте, доктор, мгновенно кожу, – затем оглянулся на круглые белые стенные часы.
– 14 минут делали, – сквозь стиснутые зубы пропустил Борменталь и кривой иголкой
впился в дряблую кожу. Затем оба заволновались, как убийцы, которые спешат.
– Нож, – крикнул Филипп Филиппович.
Нож вскочил ему в руки как бы сам собой, после чего лицо Филиппа Филипповича
стало страшным. Он оскалил фарфоровые и золотые коронки и одним приёмом навёл на лбу
Шарика красный венец. Кожу с бритыми волосами откинули как скальп. Обнажили костяной
череп. Филипп Филиппович крикнул:
– Трёпан!
Борменталь подал ему блестящий коловорот. Кусая губы, Филипп Филиппович начал
втыкать коловорот и высверливать в черепе Шарика маленькие дырочки в сантиметре
расстояния одна от другой, так, что они шли кругом всего черепа. На каждую он тратил не
более пяти секунд. Потом пилой невиданного фасона, сунув её хвост в первую дырочку,
начал пилить, как выпиливают дамский рукодельный ящик. Череп тихо визжал и трясся.
Минуты через три крышку черепа с Шарика сняли.
Тогда обнажился купол Шарикового мозга – серый с синеватыми прожилками и
красноватыми пятнами. Филипп Филиппович въелся ножницами в оболочки и их вскрыл.
Один раз ударил тонкий фонтан крови, чуть не попал в глаз профессору, и окропил его
колпак. Борменталь с торзионным пинцетом, как тигр, бросился зажимать и зажал. Пот с
Борменталя полз потоками и лицо его стало мясистым и разноцветным. Глаза его метались
от рук профессора к тарелке на инструментальном столе. Филипп же Филиппович стал
положительно страшен. Сипение вырывалось из его носа, зубы открылись до дёсен. Он
ободрал оболочку с мозга и пошёл куда-то вглубь, выдвигая из вскрытой чаши полушария
мозга. В это время Борменталь начал бледнеть, одной рукой охватил грудь Шарика и
хрипловато сказал:
– Пульс резко падает…
Филипп Филиппович зверски оглянулся на него, что-то промычал и врезался ещё
глубже. Борменталь с хрустом сломал стеклянную ампулку, насосал из неё шприц и коварно
кольнул Шарика где-то у сердца.
– Иду к турецкому седлу, – зарычал Филипп Филиппович и окровавленными
скользкими перчатками выдвинул серо-жёлтый мозг Шарика из головы. На мгновение он
скосил глаза на морду Шарика, и Борменталь тотчас же сломал вторую ампулу с жёлтой
жидкостью и вытянул её в длинный шприц.
– В сердце? – робко спросил он.
– Что вы ещё спрашиваете? – злобно заревел профессор, – всё равно он уже пять раз у
вас умер. Колите! Разве мыслимо? – Лицо у него при этом стало, как у вдохновенного
разбойника.
Доктор с размаху легко всадил иглу в сердце пса.
– Живёт, но еле-еле, – робко прошептал он.
– Некогда рассуждать тут – живёт – не живёт, – засипел страшный Филипп
Филиппович, – я в седле. Всё равно помрёт… Ах, ты че… «К берегам священным Нила…».
Придаток давайте.
Борменталь подал ему склянку, в которой болтался на нитке в жидкости белый
комочек. Одной рукой – «Не имеет равных в Европе… Ей-богу!», – смутно подумал