Page 17 - Собачье сердце

видел во сне. А вдруг – сон? (Пёс во сне дрогнул). Вот проснусь… и ничего нет. Ни лампы в
шелку, ни тепла, ни сытости. Опять начинается подворотня, безумная стужа, оледеневший
асфальт, голод, злые люди… Столовая, снег… Боже, как тяжело мне будет!..»
Но ничего этого не случилось. Именно подворотня растаяла, как мерзкое сновидение, и
более не вернулась.
Видно, уж не так страшна разруха. Невзирая на неё, дважды день, серые гармоники под
подоконником наливались жаром и тепло волнами расходилось по всей квартире.
Совершенно ясно: пёс вытащил самый главный собачий билет. Глаза его теперь не
менее двух раз в день наливались благодарными слезами по адресу пречистенского мудреца.
Кроме того, всё трюмо в гостиной, в приёмной между шкафами отражали удачливого пса –
красавца.
«Я – красавец. Быть может, неизвестный собачий принц-инкогнито», – размышлял пёс,
глядя на лохматого кофейного пса с довольной мордой, разгуливающего в зеркальных
далях. – «Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом. То-то я смотрю – у меня
на морде – белое пятно.
Откуда оно, спрашивается? Филипп Филиппович – человек с большим вкусом – не
возьмёт он первого попавшегося пса-дворнягу».
В течение недели пёс сожрал столько же, сколько в полтора последних голодных
месяца на улице. Ну, конечно, только по весу. О качестве еды у Филиппа Филипповича и
говорить не приходилось. Если даже не принимать во внимание того, что ежедневно Дарьей
Петровной закупалась груда обрезков на Смоленском рынке на 18 копеек, достаточно
упомянуть обеды в 7 часов вечера в столовой, на которых пёс присутствовал, несмотря на
протесты изящной Зины. Во время этих обедов Филипп Филиппович окончательно получил
звание божества. Пёс становился на задние лапы и жевал пиджак, пёс изучил звонок
Филиппа Филипповича – два полнозвучных отрывистых хозяйских удара, и вылетал с лаем
встречать его в передней. Хозяин вваливался в чернобурой лисе, сверкая миллионом
снежных блёсток, пахнущий мандаринами, сигарами, духами, лимонами, бензином,
одеколоном, сукном, и голос его, как командная труба, разносился по всему жилищу.
– Зачем ты, свинья, сову разорвал? Она тебе мешала? Мешала, я тебя спрашиваю?
Зачем профессора Мечникова разбил?
– Его, Филипп Филиппович, нужно хлыстом отодрать хоть один раз, возмущённо
говорила Зина, – а то он совершенно избалуется. Вы поглядите, что он с вашими калошами
сделал.
– Никого драть нельзя, – волновался Филипп Филиппович, – запомни это раз навсегда.
На человека и на животное можно действовать только внушением. Мясо ему давали сегодня?
– Господи, он весь дом обожрал. Что вы спрашиваете, Филипп Филиппович. Я
удивляюсь – как он не лопнет.
– Ну и пусть ест на здоровье… Чем тебе помешала сова, хулиган?
– У-у! – скулил пёс-подлиза и полз на брюхе, вывернув лапы.
Затем его с гвалтом волокли за шиворот через приёмную в кабинет. Пёс подвывал,
огрызался, цеплялся за ковёр, ехал на заду, как в цирке.
Посредине кабинета на ковре лежала стеклянноглазая сова с распоротым животом, из
которого торчали какие-то красные тряпки, пахнущие нафталином.
На столе валялся вдребезги разбитый портрет.
– Я нарочно не убрала, чтобы вы полюбовались, – расстроенно докладывала Зина, –
ведь на стол вскочил, мерзавец! И за хвост её – цап! Я опомниться не успела, как он её всю
растерзал. Мордой его потычьте в сову, Филипп Филиппович, чтобы он знал, как вещи
портить.
И начинался вой. Пса, прилипшего к ковру, тащили тыкать в сову, причём пёс
заливался горькими слезами и думал – «бейте, только из квартиры не выгоняйте».
– Сову чучельнику отправить сегодня же. Кроме того, вот тебе 8 рублей и 15 копеек на
трамвай, съезди к Мюру, купи ему хороший ошейник с цепью.