Page 21 - Собачье сердце

глаз, высунул из-за спины правую руку и быстро ткнул псу в нос ком влажной ваты. Шарик
оторопел, в голове у него легонько закружилось, но он успел ещё отпрянуть. Тяпнутый
прыгнул за ним, и вдруг залепил всю морду ватой. Тотчас же заперло дыхание, но ещё раз
пёс успел вырваться. «Злодей…» – мелькнуло в голове. – «За что?» – И ещё раз облепили.
Тут неожиданно посреди смотровой представилось озеро, а на нём в лодках очень весёлые
загробные небывалые розовые псы. Ноги лишились костей и согнулись.
– На стол! – весёлым голосом бухнули где-то слова Филиппа Филипповича и
расплылись в оранжевых струях. Ужас исчез, сменился радостью. Секунды две угасающий
пёс любил тяпнутого. Затем весь мир перевернулся дном кверху и была ещё почувствована
холодная, но приятная рука под животом. Потом – ничего.

Глава 4

На узком операционном столе лежал, раскинувшись, пёс Шарик и голова его
беспомощно колотилась о белую клеёнчатую подушку. Живот его был выстрижен и теперь
доктор Борменталь, тяжело дыша и спеша, машинкой въедаясь в шерсть, стриг голову
Шарика. Филипп Филиппович, опершись ладонями на край стола, блестящими, как золотые
обода его очков, глазами наблюдал за этой процедурой и говорил взволнованно:
– Иван Арнольдович, самый важный момент – когда я войду в турецкое седло.
Мгновенно, умоляю вас, подайте отросток и тут же шить. Если там у меня начнёт
кровоточить, потеряем время и пса потеряем. Впрочем, для него и так никакого шанса
нету, – он помолчал, прищуря глаз, заглянул в как бы насмешливо полуприкрытый глаз пса и
добавил:
– А знаете, жалко его. Представьте, я привык к нему.
Руки он вздымал в это время, как будто благословлял на трудный подвиг злосчастного
пса Шарика. Он старался, чтобы ни одна пылинка не села на чёрную резину.
Из-под выстриженной шерсти засверкала беловатая кожа собаки.
Борменталь отшвырнул машинку и вооружился бритвой. Он намылил беспомощную
маленькую голову и стал брить. Сильно хрустело под лезвием, кое-где выступала кровь.
Обрив голову, тяпнутый мокрым бензиновым комочком обтёр её, затем оголённый живот
пса растянул и промолвил, отдуваясь: «Готово».
Зина открыла кран над раковиной и Борменталь бросился мыть руки. Зина из склянки
полила их спиртом.
– Можно мне уйти, Филипп Филиппович? – спросила она, боязливо косясь на бритую
голову пса.
– Можешь.
Зина пропала. Борменталь засуетился дальше. Лёгкими марлевыми салфеточками он
обложил голову Шарика и тогда на подушке оказался никем не виданный лысый пёсий череп
и странная бородатая морда.
Тут шевельнулся жрец. Он выпрямился, глянул на собачью голову и сказал:
– Ну, Господи, благослови. Нож.
Борменталь из сверкающей груды на столике вынул маленький брюхатый ножик и
подал его жрецу. Затем он облёкся в такие же чёрные перчатки, как и жрец.
– Спит? – спросил Филипп Филиппович.
– Спит.
Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобрели остренький, колючий блеск и,
взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарика рану. Кожа тотчас
разошлась и из неё брызнула кровь в разные стороны. Борменталь набросился хищно, стал
комьями марли давить Шарикову рану, затем маленькими, как бы сахарными щипчиками
зажал её края и она высохла. На лбу у Борменталя пузырьками выступил пот. Филипп
Филиппович полоснул второй раз и тело Шарика вдвоём начли разрывать крючьями,
ножницами, какими-то скобками. Выскочили розовые и жёлтые, плачущие кровавой росой