Page 3 - Старуха Изергиль

– Чтоб быть понятым нами. Ты, гордый, слушай! Все равно ты умрешь ведь… Дай же
нам понять то, что ты сделал. Мы остаемся жить, и нам полезно знать больше, чем мы
знаем…
– Хорошо, я скажу, хотя я, может быть, сам неверно понимаю то, что случилось. Я убил
ее потому, мне кажется, – что меня оттолкнула она… А мне было нужно ее.
– Но она не твоя! – сказали ему.
– Разве вы пользуетесь только своим? Я вижу, что каждый человек имеет только речь,
руки и ноги… а владеет он животными, женщинами, землей… и многим еще…
Ему сказали на это, что за все, что человек берет, он платит собой: своим умом и силой,
иногда – жизнью. А он отвечал, что он хочет сохранить себя целым.
Долго говорили с ним и наконец увидели, что он считает себя первым на земле и, кроме
себя, не видит ничего. Всем даже страшно стало, когда поняли, на какое одиночество он
обрекал себя. У него не было ни племени, ни матери, ни скота, ни жены, и он не хотел ничего
этого.
Когда люди увидали это, они снова принялись судить о том, как наказать его. Но теперь
недолго они говорили, – тот, мудрый, не мешавший им судить, заговорил сам:
– Стойте! Наказание есть. Это страшное наказание; вы не выдумаете такого в тысячу
лет! Наказание ему – в нем самом! Пустите его, пусть он будет свободен. Вот его наказание!
И тут произошло великое. Грянул гром с небес, – хотя на них не было туч. Это силы
небесные подтверждали речь мудрого. Все поклонились и разошлись. А этот юноша,
который теперь получил имя Ларра, что значит: отверженный, выкинутый вон, – юноша
громко смеялся вслед людям, которые бросили его, смеялся, оставаясь один, свободный, как
отец его. Но отец его – не был человеком… А этот – был человек. И вот он стал жить,
вольный, как птица. Он приходил в племя и похищал скот, девушек – все, что хотел. В него
стреляли, но стрелы не могли пронзить его тела, закрытого невидимым покровом высшей
кары. Он был ловок, хищен, силен, жесток и не встречался с людьми лицом к лицу. Только
издали видели его. И долго он, одинокий, так вился около людей, долго – не один десяток
годов. Но вот однажды он подошел близко к людям и, когда они бросились на него, не
тронулся с места и ничем не показал, что будет защищаться. Тогда один из людей догадался
и крикнул громко:
– Не троньте его. Он хочет умереть!
И все остановились, не желая облегчить участь того, кто делал им зло, не желая
убивать его. Остановились и смеялись над ним. А он дрожал, слыша этот смех, и все искал
чего-то на своей груди, хватаясь за нее руками. И вдруг он бросился на людей, подняв
камень. Но они, уклоняясь от его ударов, не нанесли ему ни одного, и когда он, утомленный,
с тоскливым криком упал на землю, то отошли в сторону и наблюдали за ним. Вот он встал
и, подняв потерянный кем-то в борьбе с ним нож, ударил им себя в грудь. Но сломался нож –
точно в камень ударили им. И снова он упал на землю и долго бился головой об нее. Но
земля отстранялась от него, углубляясь от ударов его головы.
– Он не может умереть! – с радостью сказали люди. И ушли, оставив его. Он лежал
кверху лицом и видел – высоко в небе черными точками плавали могучие орлы. В его глазах
было столько тоски, что можно было бы отравить ею всех людей мира. Так, с той поры
остался он один, свободный, ожидая смерти. И вот он ходит, ходит повсюду… Видишь, он
стал уже как тень и таким будет вечно! Он не понимает ни речи людей, ни их поступков –
ничего. И все ищет, ходит, ходит… Ему нет жизни, и смерть не улыбается ему. И нет ему
места среди людей… Вот как был поражен человек за гордость!»
Старуха вздохнула, замолчала, и ее голова, опустившись на грудь, несколько раз
странно качнулась.
Я посмотрел на нее. Старуху одолевал сон, показалось мне. И стало почему-то страшно
жалко ее. Конец рассказа она вела таким возвышенным, угрожающим тоном, а все-таки в
этом тоне звучала боязливая, рабская нота.
На берегу запели, – странно запели. Сначала раздался контральто, – он пропел две-три