Page 6 - Старуха Изергиль

сухими губами.
– Ну, отправилась ты в Польшу… – подсказал я ей.
– Да… с тем, маленьким полячком. Он был смешной и подлый. Когда ему нужна была
женщина, он ластился ко мне котом и с его языка горячий мед тек, а когда он меня не хотел,
то щелкал меня словами, как кнутом. Раз как-то шли мы по берегу реки, и вот он сказал мне
гордое, обидное слово. О! О!.. Я рассердилась! Я закипела, как смола! Я взяла его на руки и,
как ребенка, – он был маленький, – подняла вверх, сдавив ему бока так, что он посинел весь.
И вот я размахнулась и бросила его с берега в реку. Он кричал. Смешно так кричал. Я
смотрела на него сверху, а он барахтался там, в воде. Я ушла тогда. И больше не встречалась
с ним. Я была счастлива на это: никогда не встречалась после с теми, которых когда-то
любила. Это нехорошие встречи, все равно как бы с покойниками.
Старуха замолчала, вздыхая. Я представлял себе воскрешаемых ею людей. Вот
огненно-рыжий, усатый гуцул идет умирать, спокойно покуривая трубку. У него, наверное,
были холодные, голубые глаза, которые на все смотрели сосредоточенно и твердо. Вот рядом
с ним черноусый рыбак с Прута; плачет, не желая умирать, и на его лице, бледном от
предсмертной тоски, потускнели веселые глаза, и усы, смоченные слезами, печально обвисли
по углам искривленного рта. Вот он, старый, важный турок, наверное, фаталист и деспот, и
рядом с ним его сын, бледный и хрупкий цветок Востока, отравленный поцелуями. А вот
тщеславный поляк, галантный и жестокий, красноречивый и холодный… И все они – только
бледные тени, а та, которую они целовали, сидит рядом со мной живая, но иссушенная
временем, без тела, без крови, с сердцем без желаний, с глазами без огня, – тоже почти тень.
Она продолжала.
– В Польше стало трудно мне. Там живут холодные и лживые люди. Я не знала их
змеиного языка. Все шипят… Что шипят? Это бог дал им такой змеиный язык за то, что они
лживы. Шла я тогда, не зная куда, и видела, как они собирались бунтовать с вами, русскими.
Дошла до города Бохнии. Жид один купил меня; не для себя купил, а чтобы торговать мною.
Я согласилась на это. Чтобы жить – надо уметь что-нибудь делать. Я ничего не умела и за
это платила собой. Но я подумала тогда, что ведь, если я достану немного денег, чтобы
воротиться к себе на Бырлад, я порву цепи, как бы они крепки ни были. И жила я там.
Ходили ко мне богатые паны и пировали у меня. Это им дорого стоило. Дрались из-за меня
они, разорялись. Один добивался меня долго и раз вот что сделал: пришел, а слуга за ним
идет с мешком. Вот пан взял в руки тот мешок и опрокинул его над моей головой. Золотые
монеты стукали меня по голове, и мне весело было слушать их звон, когда они падали на
пол. Но я все-таки выгнала пана. У него было такое толстое, сырое лицо, и живот – как
большая подушка. Он смотрел, как сытая свинья. Да, выгнала я его, хотя он и говорил, что
продал все земли свои, и дома, и коней, чтобы осыпать меня золотом. Я тогда любила одного
достойного пана с изрубленным лицом. Все лицо было у него изрублено крест-накрест
саблями турок, с которыми он незадолго перед тем воевал за греков. Вот человек!.. Что ему
греки, если он поляк? А он пошел, бился с ними против их врагов. Изрубили его, у него
вытек один глаз от ударов, и два пальца на левой руке были тоже отрублены… Что ему
греки, если он поляк? А вот что: он любил подвиги. А когда человек любит подвиги, он
всегда умеет их сделать и найдет, где это можно. В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место
подвигам. И те, которые не находят их для себя, – те просто лентяи или трусы или не
понимают жизни, потому что, кабы люди понимали жизнь, каждый захотел бы оставить
после себя свою тень в ней. И тогда жизнь не пожирала бы людей бесследно… О, этот,
рубленый, был хороший человек! Он готов был идти на край света, чтобы делать что-нибудь.
Наверное, ваши убили его во время бунта. А зачем вы ходили бить мадьяр? Ну-ну, молчи!..
И, приказывая мне молчать, старая Изергиль вдруг замолчала сама, задумалась.
– Знала также я и венгра одного. Он однажды ушел от меня, – зимой это было, – и
только весной, когда стаял снег, нашли его в поле с простреленной головой. Вот как!
Видишь – не меньше чумы губит любовь людей; коли посчитать – не меньше… Что я
говорила? О Польше… Да, там я сыграла свою последнюю игру. Встретила одного