Page 16 - Судьба человека

диву можно даться! Но в кювет все же нечаянно съехал, заглушил мотор. Пока туман в
глазах не прошел, — побоялся ехать, как бы на кого не наскочить. Постоял так минут пять, а
сынок мой все жмется ко мне изо всех силенок, молчит, вздрагивает. Обнял я его правой
рукою, потихоньку прижал к себе, а левой развернул машину, поехал обратно, на свою
квартиру. Какой уж там мне элеватор, тогда мне не до элеватора было.
Бросил машину возле ворот, нового своего сынишку взял на руки, несу в дом. А он как
обвил мою шею ручонками, так и не оторвался до самого места. Прижался своей щекой к
моей небритой щеке, как прилип. Так я его и внес. Хозяин и хозяйка в аккурат дома были.
Вошел я, моргаю им обоими глазами, бодро так говорю: «Вот и нашел я своего Ванюшку!
Принимайте нас, добрые люди!» Они, оба мои бездетные, сразу сообразили, в чем дело,
засуетились, забегали. А я никак сына от себя не оторву. Но кое-как уговорил. Помыл ему
руки с мылом, посадил за стол. Хозяйка щей ему в тарелку налила, да как глянула, с какой он
жадностью ест, так и залилась слезами. Стоит у печки, плачет себе в передник. Ванюшка мой
увидал, что она плачет, подбежал к ней, дергает ее за подол и говорит: «Тетя, зачем же вы
плачете? Папа нашел меня возле чайной, тут всем радоваться надо, а вы плачете». А той —
подай бог, она еще пуще разливается, прямо-таки размокла вся!
После обеда повел я его в парикмахерскую, постриг, а дома сам искупал в корыте,
завернул в чистую простыню. Обнял он меня и так на руках моих и уснул. Осторожно
положил его на кровать, поехал на элеватор, сгрузил хлеб, машину отогнал на стоянку — и
бегом по магазинам. Купил ему штанишки суконные, рубашонку, сандали и картуз из
мочалки. Конечно, все это оказалось и не по росту, и качеством никуда не годное. За
штанишки меня хозяйка даже разругала. «Ты, — говорит, — с ума спятил, в такую жару
одевать дитя в суконные штаны!» И моментально — швейную машинку на стол, порылась в
сундуке, а через час моему Ванюшке уже сатиновые трусики были готовы и беленькая
рубашонка с короткими рукавами. Спать я лег вместе с ним и в первый раз за долгое время
уснул спокойно. Однако ночью раза четыре вставал. Проснусь, а он у меня под мышкой
приютится, как воробей под застрехой, тихонько посапывает, и до того мне становится
радостно на душе, что и словами не скажешь! Норовишь не ворохнуться, чтобы не разбудить
его, но все-таки не утерпишь, потихоньку встанешь, зажжешь спичку и любуешься на него…
Перед рассветом проснулся, не пойму, с чего мне так душно стало? А это сынок мой
вылез из простыни и поперек меня улегся, раскинулся и ножонкой горло мне придавил. И
беспокойно с ним спать, а вот привык, скучно мне без него. Ночью то погладишь его
сонного, то волосенки на вихрах понюхаешь, и сердце отходит, становится мягче, а то ведь
оно у меня закаменело от горя…
Первое время он со мной на машине в рейсы ездил, потом понял я, что так не годится.
Одному мне что надо? Краюшку хлеба и луковицу с солью, вот и сыт солдат на целый день.
А с ним — дело другое: то молока ему надо добыть, то яичко сварить, опять же без горячего
ему никак нельзя. Но дело-то не ждет. Собрался с духом, оставил его на попечение хозяйки,
так он до вечера слезы точил, а вечером удрал на элеватор встречать меня. До поздней ночи
ожидал там. Трудно мне с ним было на первых порах. Один раз легли спать еще засветло,
днем наморился я очень, и он — то всегда щебечет, как воробушек, а то что-то примолчался.
Спрашиваю: «Ты о чем думаешь, сынок?» А он меня спрашивает, сам в потолок смотрит:
«Папка, ты куда свое кожаное пальто дел?» В жизни у меня никогда не было кожаного
пальто! Пришлось изворачиваться: «В Воронеже осталось», — говорю ему. «А почему ты
меня так долго искал?» Отвечаю ему: «Я тебя, сынок, и в Германии искал, и в Польше, и всю
Белоруссию прошел и проехал, а ты в Урюпинске оказался». — «А Урюпинск — это ближе
Германии? А до Польши далеко от нашего дома?» Так и болтаем с ним перед сном.
А ты думаешь, браток, про кожаное пальто он зря спросил? Нет, все это неспроста.
Значит, когда-то отец его настоящий носил такое пальто, вот ему и запомнилось. Ведь
детская память, как летняя зарница: вспыхнет, накоротке осветит все и потухнет. Так и у
него память, вроде зарницы, проблесками работает.
Может, и жили бы мы с ним еще с годик в Урюпинске, но в ноябре случился со мной