Page 14 - Судьба человека

опять ушел в город. Перед уходом сказал соседу, что будет проситься добровольцем на
фронт. Вот и все.

Когда сердце разлезлось и в ушах зашумела кровь, я вспомнил, как тяжело расставалась
со мною моя Ирина на вокзале. Значит, еще тогда подсказало ей бабье сердце, что больше не
увидимся мы с ней на этом свете. А я ее тогда оттолкнул… Была семья, свой дом, все это
лепилось годами, и все рухнуло в единый миг, остался я один. Думаю: «Да уж не приснилась
ли мне моя нескладная жизнь?» А ведь в плену я почти каждую ночь, про себя, конечно, и с
Ириной, и с детишками разговаривал, подбадривал их, дескать, я вернусь, мои родные, не
горюйте обо мне, я крепкий, я выживу, и опять мы будем все вместе… Значит, я два года с
мертвыми разговаривал?!
Рассказчик на минуту умолк, а потом сказал уже иным, прерывистым и тихим голосом:
— Давай, браток, перекурим, а то меня что-то удушье давит.
Мы закурили. В залитом полой водою лесу звонко выстукивал дятел. Все так же лениво
шевелил сухие сережки на ольхе теплый ветер; все так же, словно под тугими белыми
парусами, проплывали в вышней синеве облака, но уже иным показался мне в эти минуты
скорбного молчания безбрежный мир, готовящийся к великим свершениям весны, к вечному
утверждению живого в жизни.
Молчать было тяжело, и я спросил:
— Что же дальше?
— Дальше-то? — нехотя отозвался рассказчик. — Дальше получил я от полковника
месячный отпуск, через неделю был в Воронеже. Пешком дотопал до места, где когда-то
семейно жил. Глубокая воронка, налитая ржавой водой, кругом бурьян по пояс… Глушь,
тишина кладбищенская. Ох, и тяжело же было мне, браток! Постоял, поскорбел душою и
опять пошел на вокзал. И часу оставаться там не мог, в этот же день уехал обратно в
дивизию.
Но месяца через три и мне блеснула радость, как солнышко из-за тучи: нашелся
Анатолий. Прислал письмо мне на фронт, видать, с другого фронта. Адрес мой узнал от
соседа, Ивана Тимофеевича. Оказывается, попал он поначалу в артиллерийское училище;
там-то и пригодились его таланты к математике. Через год с отличием закончил училище,
пошел на фронт и вот уже пишет, что получил звание капитана, командует батареей
«сорокапяток», имеет шесть орденов и медали. Словом, обштопал родителя со всех концов.
И опять я возгордился им ужасно! Как ни крути, а мой родной сын — капитан и командир
батареи, это не шутка! Да еще при таких орденах. Это ничего, что отец его на
«студебеккере» снаряды возит и прочее военное имущество. Отцово дело отжитое, а у него,
у капитана, все впереди.
И начались у меня по ночам стариковские мечтания: как война кончится, как я сына
женю и сам при молодых жить буду, плотничать и внучат нянчить. Словом, всякая такая
стариковская штука. Но и тут получилась у меня полная осечка. Зимою наступали мы без
передышки, и особо часто писать друг другу нам было некогда, а к концу войны, уже возле
Берлина, утром послал Анатолию письмишко, а на другой день получил ответ. И тут я понял,
что подошли мы с сыном к германской столице разными путями, но находимся один от
одного поблизости. Жду не дождусь, прямо-таки не чаю, когда мы с ним свидимся. Ну и
свиделись… Аккурат девятого мая, утром, в День Победы, убил моего Анатолия немецкий
снайпер…
Во второй половине дня вызывает меня командир роты. Гляжу, сидит у него
незнакомый мне артиллерийский подполковник. Я вошел в комнату, и он встал, как перед
старшим по званию. Командир моей роты говорит: «К тебе, Соколов», — а сам к окну
отвернулся. Пронизало меня, будто электрическим током, потому что почуял я недоброе.
Подполковник подошел ко мне и тихо говорит: «Мужайся, отец! Твой сын, капитан Соколов,