Page 15 - Судьба человека

убит сегодня на батарее. Пойдем со мной!»
Качнулся я, но на ногах устоял. Теперь и то как сквозь сон вспоминаю, как ехал вместе
с подполковником на большой машине, как пробирались по заваленным обломками улицам,
туманно помню солдатский строй и обитый красным бархатом гроб. А Анатолия вижу вот
как тебя, браток. Подошел я к гробу. Мой сын лежит в нем и не мой. Мой — это всегда
улыбчивый, узкоплечий мальчишка, с острым кадыком на худой шее, а тут лежит молодой,
плечистый, красивый мужчина, глаза полуприкрыты, будто смотрит он куда-то мимо меня, в
неизвестную мне далекую даль. Только в уголках губ так навеки и осталась смешинка
прежнего сынишки, Тольки, какого я когда-то знал… Поцеловал я его и отошел в сторонку.
Подполковник речь сказал. Товарищи-друзья моего Анатолия слезы вытирают, а мои
невыплаканные слезы, видно, на сердце засохли. Может, поэтому оно так и болит?..
Похоронил я в чужой, немецкой земле последнюю свою радость и надежду, ударила
батарея моего сына, провожая своего командира в далекий путь, и словно что-то во мне
оборвалось… Приехал я в свою часть сам не свой. Но тут вскорости меня демобилизовали.
Куда идти? Неужто в Воронеж? Ни за что! Вспомнил, что в Урюпинске живет мой дружок,
демобилизованный еще зимою по ранению, — он когда-то приглашал меня к себе, —
вспомнил и поехал в Урюпинск.
Приятель мой и жена его были бездетные, жили в собственном домике на краю города.
Он хотя и имел инвалидность, но работал шофером в автороте, устроился и я туда же.
Поселился у приятеля, приютили они меня. Разные грузы перебрасывали мы в районы,
осенью переключились на вывозку хлеба. В это время я и познакомился с моим новым
сынком, вот с этим, какой в песке играется.
Из рейса, бывало, вернешься в город — понятно, первым делом в чайную: перехватить
чего-нибудь, ну, конечно, и сто грамм выпить с устатка. К этому вредному делу, надо
сказать, я уже пристрастился как следует… И вот один раз вижу возле чайной этого
парнишку, на другой день — опять вижу. Этакий маленький оборвыш: личико все в
арбузном соку, покрытом пылью, грязный, как прах, нечесаный, а глазенки — как звездочки
ночью после дождя! И до того он мне полюбился, что я уже, чудное дело, начал скучать по
нем, спешу из рейса поскорее его увидать. Около чайной он и кормился — кто что даст.
На четвертый день прямо из совхоза, груженный хлебом, подворачиваю к чайной.
Парнишка мой там сидит на крыльце, ножонками болтает и, по всему видать, голодный.
Высунулся я в окошко, кричу ему: «Эй, Ванюшка! Садись скорее на машину, прокачу на
элеватор, а оттуда вернемся сюда, пообедаем». Он от моего окрика вздрогнул, соскочил с
крыльца, на подножку вскарабкался и тихо так говорит: «А вы откуда знаете, дядя, что меня
Ваней зовут?» И глазенки широко раскрыл, ждет, что я ему отвечу. Ну, я ему говорю, что я,
мол, человек бывалый и все знаю.
Зашел он с правой стороны, я дверцу открыл, посадил его рядом с собой, поехали.
Шустрый такой парнишка, а вдруг чего-то притих, задумался и нет-нет да и взглянет на меня
из-под длинных своих загнутых кверху ресниц, вздохнет. Такая мелкая птаха, а уже
научилась вздыхать. Его ли это дело? Опрашиваю: «Где же твой отец, Ваня?» Шепчет:
«Погиб на фронте». — «А мама?» — «Маму бомбой убило в поезде, когда мы ехали». — «А
откуда вы ехали?» — «Не знаю, не помню…» — «И никого у тебя тут родных нету?» —
«Никого». — «Где же ты ночуешь?» — «А где придется».
Закипела тут во мне горючая слеза, и сразу я решил: «Не бывать тому, чтобы нам
порознь пропадать! Возьму его к себе в дети». И сразу у меня на душе стало легко и как-то
светло. Наклонился я к нему, тихонько спрашиваю: «Ванюшка, а ты знаешь, кто я такой?»
Он и спросил, как выдохнул: «Кто?» Я ему и говорю так же тихо: «Я — твой отец».
Боже мой, что тут произошло! Кинулся он ко мне на шею, целует в щеки, в губы, в лоб,
а сам, как свиристель, так звонко и тоненько кричит, что даже в кабинке глушно: «Папка
родненький! Я знал! Я знал, что ты меня найдешь! Все равно найдешь! Я так долго ждал,
когда ты меня найдешь!» Прижался ко мне и весь дрожит, будто травинка под ветром. А у
меня в глазах туман, и тоже всего дрожь бьет, и руки трясутся… Как я тогда руля не упустил,