Page 13 - Судьба человека

его живого надо было доставить, он нашим должен был много кое-чего порассказать. Вынул
я у него из кобуры «парабеллум», сунул себе в карман, монтировку вбил за спинку заднего
сиденья, телефонный провод накинул на шею майору и завязал глухим узлом на монтировке.
Это чтобы он не свалился на бок, не упал при быстрой езде. Скоренько напялил на себя
мундир и пилотку, ну, и погнал машину прямиком туда, где земля гудит, где бой идет.
Немецкий передний край проскакивал меж двух дзотов. Из блиндажа автоматчики
выскочили, и я нарочно сбавил ход, чтобы они видели, что майор едет. Но они крик подняли,
руками махают, мол, туда ехать нельзя, а я будто не понимаю, подкинул газку и пошел на все
восемьдесят. Пока они опомнились и начали бить из пулеметов по машине, а я уже на ничьей
земле между воронками петляю не хуже зайца.
Тут немцы сзади бьют, а тут свои очертели, из автоматов мне навстречу строчат. В
четырех местах ветровое стекло пробили, радиатор пропороли пулями… Но вот уже лесок
над озером, наши бегут к машине, а я вскочил в этот лесок, дверцу открыл, упал на землю и
целую ее, и дышать мне нечем…
Молодой парнишка, на гимнастерке у него защитные погоны, каких я еще в глаза не
видал, первым подбегает ко мне, зубы скалит: «Ага, чертов фриц, заблудился?» Рванул я с
себя немецкий мундир, пилотку под ноги кинул и говорю ему: «Милый ты мой губошлеп!
Сынок дорогой! Какой же я тебе фриц, когда я природный воронежец? В плену я был,
понятно? А сейчас отвяжите этого борова, какой в машине сидит, возьмите его портфель и
ведите меня к вашему командиру». Сдал я им пистолет и пошел из рук в руки, а к вечеру
очутился уже у полковника — командира дивизии. К этому времени меня и накормили, и в
банк сводили, и допросили, и обмундирование выдали, так что явился я в блиндаж к
полковнику, как и полагается, душой и телом чистый, и в полной форме. Полковник встал
из-за стола, пошел мне навстречу. При всех офицерах обнял и говорит: «Спасибо тебе,
солдат, за дорогой гостинец, какой привез от немцев. Твой майор с его портфелем нам
дороже двадцати „языков“. Буду ходатайствовать перед командованием о представлении
тебя к правительственной награде». А я от этих слов его, от ласки, сильно волнуюсь, губы
дрожат, не повинуются, только и мог из себя выдавить: «Прошу, товарищ полковник,
зачислить меня в стрелковую часть». Но полковник засмеялся, похлопал меня по плечу:
«Какой из тебя вояка, если ты на ногах еле держишься? Сегодня же отправлю тебя в
госпиталь. Подлечат тебя там, подкормят, после этого домой к семье на месяц в отпуск
съездишь, а когда вернешься к нам, посмотрим, куда тебя определить».
И полковник, и все офицеры, какие у него в блиндаже были, душевно попрощались со
мной за руку, и я вышел окончательно разволнованный, потому что за два года отвык от
человеческого обращения. И заметь, браток, что еще долго я, как только с начальством
приходилось говорить, по привычке невольно голову в плечи втягивал, вроде боялся, что ли,
как бы меня не ударили. Вот как образовали нас в фашистских лагерях…
Из госпиталя сразу же написал Ирине письмо. Описал все коротко, как был в плену, как
бежал вместе с немецким майором. И, скажи на милость, откуда эта детская похвальба у
меня взялась? Не утерпел-таки, сообщил, что полковник обещал меня! к награде
представить…
Две недели спал и ел. Кормили помалу, но часто, иначе, если бы давали еды вволю, я
бы мог загнуться, так доктор сказал. Набрался силенок вполне. А через две недели куска в
рот взять не мог. Ответа из дома нет, и я, признаться, затосковал. Еда и на ум не идет, сон от
меня бежит, всякие дурные мыслишки в голову лезут… На третьей неделе получаю письмо
из Воронежа. Но пишет не Ирина, а сосед мой, столяр Иван Тимофеевич. Не дай бог никому
таких писем получать!.. Сообщает он, что еще в июне сорок второго года немцы бомбили
авиазавод и одна тяжелая бомба попала прямо в мою хатенку. Ирина и дочери как раз были
дома… Ну, пишет, что не нашли от них и следа, а на месте хатенки — глубокая яма… Не
дочитал я в этот раз письмо до конца. В глазах потемнело, сердце сжалось в комок и никак
не разжимается. Прилег я на койку, немного отлежался, дочитал. Пишет сосед, что Анатолий
во время бомбежки был в городе. Вечером вернулся в поселок, посмотрел на яму и в ночь