Page 47 - Весенние перевертыши
P. 47

Это ж она — что!.. А ты не понял.
                     Негодование  —  вот–вот  взорвется!  —  затем  досада,  остывающее  недовольство,
               наконец смущение — радугой по отцовскому лицу.
                     — Ладно, Дюшка, ложись. Мы тут без тебя решим, — сказал отец.
                     Дюшка поднялся, подошел к Богатову:
                     — Если Миньке еще кровь нужна будет, тогда я дам.
                     — Хороший у вас сын, Федор Андреевич.
                     — Минька лучше меня, — убежденно возразил Дюшка.
                     Раздеваясь  в  соседней  комнате,  Дюшка  видел  в  раскрытую  дверь,  как  его  отец  сел
               напротив Богатова, положил ему на колено руку, заговорил без напора, деловито:
                     —  Мне  крановщики  нужны.  Работа  непростая,  но  платят  прилично.  Учиться  тебя
               пошлю на курсы, три месяца — и лезь в будку. А то ходишь, шаришь, себя ищешь…
                     Отец  все–таки  хотел  сделать  несчастного  Никиту  Богатова  счастливым  —  сразу,  не
               сходя с места.
                     Дюшка  еще  не  успел  уснуть,  когда  отец,  проводив  гостя,  подошел,  склонился,
               зашептал:
                     — Слушай: мне сейчас нужно уехать. Не откладывая! Спи, значит, один. А я утречком
               постараюсь поспеть до прихода матери.
                     Но мать пришла раньше.
                     Дюшка  проснулся  оттого,  что  услышал  в  соседней  комнате  ее  тихие  шаги,
               ежеутренние,  уютные  шаги,  опрокидывающие  назад  время,  заставляющие  Дюшку
               чувствовать себя совсем–совсем маленьким.
                     Он выскользнул из–под одеяла:
                     — Мама!
                     Мать  еще  не  сняла  кофты,  ходила  вокруг  стола,  не  прибранного  после  вчерашнего
               чаепития двух отцов и Дюшки.
                     — Мама! Как?..
                     У  матери  бледное  и  томное  лицо  —  обычное,  какое  всегда  бывает  после  ночных
               дежурств. Не видно по нему, что она отдала свою кровь.
                     — Как, мама?
                     — Все хорошо, сынок. Опасности нет.
                     — А была опасность?
                     — Была.
                     — Очень большая?
                     — Бывает и больше… Где отец?
                     — Он уехал, мам. Еще вечером.
                     — Куда это?
                     — Не знаю.
                     Мать постояла, глядя в окно на большой кран, произнесла:
                     — Опять у него какую–то запань прорвало.
                     — Не говорил, мам. Не прорвало.
                     Мать загляделась на большой кран.
                     — Тебе нравится, когда тебя хвалят? — спросила она.
                     — Да, мам.
                     — Мне тоже, Дюшка… Почему–то мне хотелось, чтоб он сегодня похвалил меня… и
               погладил по голове.
                     — Ты же не маленькая, мам.
                     — Иногда хочется быть маленькой, Дюшка, хоть на минутку.
                     Пришла  Климовна,  гладко  причесанная,  конфетно  пахнущая  земляничным  мылом,
               принялась охать и ахать насчет Саньки:
                     — Не хочет собачья нога на блюде лежать, так под лавкой наваляется.
                     О  Миньке  на  этот  раз  она  ничего  плохого  не  сказала,  ушла  на  кухню,  деловито
   42   43   44   45   46   47   48   49   50   51