Page 32 - Евгения Гранде

нее, все тут показалось Евгении унылым; она почувствовала меланхолию, запечатленную
былыми веками и событиями. Она уже усваивала все, чему учит любовь. За несколько шагов
до дома она опередила отца и, постучавшись, остановилась у калитки, поджидая его. Но
Гранде, видя в руке нотариуса газету еще в бандероли, спросил его:
— Как с процентными бумагами?
— Вы не хотите меня слушать, — ответил ему Крюшо. — Покупайте их скорее, еще
можно в два года нажить двадцать на сто. На восемьдесят тысяч франков, помимо
великолепных процентов, набежит пять тысяч ливров ренты. Курс теперь восемьдесят
франков пятьдесят сантимов.
— Посмотрим! — отвечал Гранде, потирая подбородок.
— Боже мой! — воскликнул нотариус, развернув газету.
— В чем дело? — спросил Гранде.
Крюшо сунул газету ему в руки со словами: «Прочтите эту заметку».
«Вчера после обычного появления на бирже застрелился г. Гранде, один из наиболее
уважаемых коммерсантов Парижа. Он успел послать председателю палаты депутатов
заявление об отставке, а также сложил с себя обязанности члена коммерческого суда. Причина
самоубийства — разорение, вызванное несостоятельностью нотариуса г. Рогена и биржевого
маклера г. Суше. Уважение, которым пользовался г. Гранде, и его кредит были, тем не менее,
таковы, что он, несомненно, нашел бы поддержку в парижском коммерческом мире. Нельзя не
сожалеть, что этот почтенный человек поддался первому порыву отчаяния…» и пр.
— Я это знал, — спокойно сказал старый винодел нотариусу.
Эти слова обдали холодом Крюшо, и, несмотря на подобающее нотариусу бесстрастие, у
него мороз пробежал по спине при мысли, что парижский Гранде, может быть, тщетно взывал
с мольбой к миллионам сомюрского Гранде.
— А сын его такой был вчера веселый…
— Он еще ничего не знает, — отвечал Гранде так же спокойно.
— Прощайте, господин Гранде, — сказал Крюшо; он все понял и отправился успокоить
председателя де Бонфона.
Войдя в зал, Гранде застал завтрак на столе. Евгения бросилась на шею матери, целуя ее
с страстной нежностью, ища утешения в тайной своей печали; г-жа Гранде уже сидела в
кресле с подпорками и вязала себе на зиму фуфайку.
— Можете кушать, — сказала Нанета, спускаясь с лестницы сразу через три
ступеньки. — Мальчик спит, словно херувим. До чего же он мил с закрытыми глазками!
Вошла я, позвала его. Не тут-то было: ни гугу.
— Оставь его, пускай спит, — сказал Гранде. — Сегодня чем позже проснется, тем
позже услышит дурную весть.
— Что случилось? — спросила Евгения, положив себе в кофе два крошечных кусочка
сахара, весивших трудно сказать по скольку граммов, старик любил сам колоть на досуге
сахар. Г-жа Гранде, не смея задать тот же вопрос, только взглянула на мужа.
— Отец его застрелился.
— Дядюшка?.. — произнесла Евгения.
— Бедный юноша! — воскликнула г-жа Гранде.
— Да, бедный, — продолжал Гранде. — У него нет ни гроша.
— А он-то спит, словно царь земной, — сказала Нанета растроганным голосом.
Евгения перестала есть. Сердце ее сжалось, как сжимается оно, когда впервые страдание,
рожденное несчастием любимого, охватывает все существо женщины. Слезы полились у нее
из глаз.
— Ты и не знала дяди, чего же ты плачешь? — сказал ей отец, бросая на нее взгляд
голодного тигра, — таким же взглядом он, вероятно, смотрел на свои груды золота.
— Ну, сударь, — сказала служанка, — как же не пожалеть этого бедненького молодчика.
Спит себе, как убитый, а судьбы своей и не знает!
— Я не с тобой разговариваю, Нанета! Помалкивай.