Page 33 - Евгения Гранде

Евгения поняла в эту минуту, что женщина, которая любит, постоянно должна скрывать
свои чувства. Она ничего не ответила.
— Пока я не вернусь, вы, надеюсь, ни о чем с ним не будете говорить, госпожа
Гранде, — продолжал старик. — Мне надо пойти сказать, чтобы выровняли канаву вдоль
дороги у моих лугов. Я буду дома в полдень, ко второму завтраку, и поговорю с племянником
об его делах. А ты, сударыня моя, Евгения, коли ты об этом франте плачешь, так пора кончить
с этим, дитя мое. Он живо отправится в Ост-Индию. Ты его больше не увидишь.
Отец взял перчатки с полей шляпы, надел их с обычным спокойствием, расправил,
натянул хорошенько на пальцы и вышел.
— Ах, маменька, я задыхаюсь! — всхлипнула Евгения, оставшись одна с матерью. — Я
никогда так не страдала…
Госпожа Гранде, видя, что дочь побледнела, распахнула окно, чтобы дать ей подышать
свежим воздухом.
— Мне лучше, — сказала Евгения минуту спустя.
Это нервное возбуждение натуры, до сих пор как будто спокойной и холодной,
подействовало на г-жу Гранде, она посмотрела на дочь с тем сочувственным проникновением,
каким одарены матери, горячо любящие своих детей, — и угадала все. Да и в самом деле,
жизнь известных сестер-венгерок, игрою природы сращенных одна с другой, была связана не
теснее, чем жизнь Евгении и ее матери, они всегда были вместе, и в этой нише окна, и в
церкви, и во сне дышали одним и тем же воздухом.
— Бедное дитя мое, — сказала г-жа Гранде, обхватив обеими руками голову Евгении и
прижав ее к своей груди.
При этих словах девушка приподняла голову, посмотрела на мать вопрошающим
взглядом, угадала ее сокровенные мысли и сказала ей:
— Зачем посылать его в Индию? Раз он несчастен, не следует ли ему оставаться здесь?
Ведь он самый близкий нам родственник?
— Да, дитя мое, это было бы вполне естественно. Но у отца твоего есть свои
соображения, мы обязаны их уважать.
Мать и дочь в молчании сели к окну — одна на стул с подпорками, другая — в свое
креслице, и обе снова принялись за работу.
Чувствуя признательность за удивительную чуткость сердца, выказанную матерью,
Евгения поцеловала ей руку.
— Какая ты добрая, мама милая!
От этих слов увядшее за годы страданий лицо матери просияло.
— Он тебе нравится? — спросила Евгения.
Госполо Гранде ответила лишь улыбкой; потом, после минутного молчания, сказала
тихо:
— Неужели ты уже любишь его? Это было бы нехорошо.
— Нехорошо? — возразила Евгения. — Почему? Тебе он нравится, нравится Нанете,
почему же не может он понравиться мне? Давай, мамочка, накроем ему стол для завтрака.
Она бросила свою работу, мать сделала то же, говоря ей:
— Ты с ума сошла!
Но ей захотелось разделить безумие дочери, чтобы его оправдать…
Евгения позвала Нанету.
— Что вам еще, барышня?
— Нанета, будут у тебя сливки к полднику?
— Ладно, к полднику-то будут, — отвечала старая служанка.
— Ну, а пока подай ему кофе покрепче. Я слышала, как господин де Грассен говорил,
что в Париже варят очень крепкий кофе. Положи его побольше.
— А где мне его взять?
— Купи.
— А если мне встретится хозяин?