Page 5 - Отец Горио

право не сочувствовать ничьей беде, так как, по ее словам, она перестрадала все, что в силах
человека.
Заслышав семенящие шаги своей хозяйки, кухарка, толстуха Сильвия, торопится
готовить завтрак для нахлебников-жильцов. Нахлебники со стороны, как правило,
абонировались только на обед, стоивший тридцать франков в месяц.
Ко времени начала этой повести пансионеров было семь. Второй этаж состоял из двух
помещений, лучших во всем доме. В одном, поменьше, жила сама Воке, в другом — г-жа
Кутюр, вдова интендантского комиссара времен Республики. С ней проживала совсем юная
девица Викторина Тайфер, которой г-жа Кутюр заменяла мать. Годовая плата за содержание
обеих доходила до тысячи восьмисот франков в год. Из двух комнат в третьем этаже одну
снимал старик по имени Пуаре, другую — человек лет сорока, в черном парике и с крашеными
баками, который называл себя бывшим купцом и именовался г-н Вотрен. Четвертый этаж
состоял из четырех комнат, из них две занимали постоянные жильцы: одну — старая дева
мадмуазель Мишоно, другую — бывший фабрикант вермишели, пшеничного крахмала и
макарон, всем позволявший называть себя папаша Горио. Остальные две комнаты
предназначались для перелетных птичек, тех бедняков-студентов, которые, подобно
мадмуазель Мишоно и папаше Горио, не могли тратить больше сорока пяти франков на стол и
на квартиру. Но г-жа Воке не очень дорожила ими и брала их только за неимением лучшего:
уж очень много ели они хлеба.
В то время одну из комнат занимал молодой человек, приехавший в Париж из Ангулема
изучать право, и многочисленной семье его пришлось обречь себя на тяжкие лишения, чтоб
высылать ему на жизнь тысячу двести франков в год. Эжен де Растиньяк, так его звали,
принадлежал к числу тех молодых людей, которые приучены к труду нуждой, с юности
начинают понимать, сколько надежд возложено на них родными, и подготовляют себе
блестящую карьеру, хорошо взвесив всю пользу от приобретения знаний и приспособляя свое
образование к будущему развитию общественного строя, чтобы в числе первых пожинать его
плоды. Без пытливых наблюдений Растиньяка и без его способности проникать в парижские
салоны повесть утратила бы те верные тона, которыми она обязана, конечно, Растиньяку, —
его прозорливому уму и его стремлению разгадать тайны одной ужасающей судьбы, как ни
старались их скрыть и сами виновники ее и ее жертва.
Над четвертым этажом находился чердак для сушки белья и две мансарды, где спали
слуга по имени Кристоф и толстуха Сильвия, кухарка. Помимо семерых жильцов, у г-жи Воке
столовались — глядя по году, однакоже не меньше восьми — студенты, юристы или медики,
да два-три завсегдатая из того же квартала; они все абонировались только на обед. К обеду в
столовой собиралось восемнадцать человек, а можно было усадить и двадцать; но по утрам в
ней появлялось лишь семеро жильцов, причем завтрак носил характер семейной трапезы. Все
приходили в ночных туфлях, откровенно обменивались замечаниями по поводу событий
вчерашнего вечера, беседуя запросто, по-дружески. Все эти семеро пансионеров были
баловнями г-жи Воке, с точностью астронома отмерявшей им свои заботы и внимание в
зависимости от платы за пансион. Ко всем этих существам, сошедшимся по воле случая,
применялась одна мерка. Два жильца третьего этажа платили всего лишь семьдесят два
франка в месяц. Такая дешевизна, возможная только в предместье Сен-Марсо, между
Сальпетриер 14 и Бурб, 15 где плата за содержание г-жи Кутюр являлась исключением,
говорит о том, что здешние пансионеры несли на себе бремя более или менее явных
злополучий. Вот почему удручающему виду всей обстановки дома соответствовала и одежда
завсегдатаев его, дошедших до такого же упадка. На мужчинах — сюртуки какого-то

14 Сальпетриер — парижская богадельня для старух, при которой имеется также лечебница для
душевнобольных и нервнобольных.

15 Бурб — бытовое название одного из родильных домов Парижа, (от слова «la bourbe» — грязь, тина).