Page 6 - Отец Горио

загадочного цвета, обувь такая, какую в богатых кварталах бросают за ворота, ветхое белье, —
словом, одна видимость одежды. На женщинах — вышедшие из моды, перекрашенные и
снова выцветшие платья, старые, штопаные кружева, залоснившиеся перчатки, пожелтевшие
воротнички и на плечах — дырявые косынки. Но если такова была одежда, то тело почти у
всех оказывалось крепко сбитым, здоровье выдерживало натиск житейских бурь, а лицо было
холодное, жесткое, полустертое, как изъятая из обращения монета. Увядшие рты были
вооружены хищными зубами. В судьбе этих людей чувствовались драмы, уже законченные
или в действии: не те, что разыгрываются при свете рампы, в расписных холстах, а драмы,
полные жизни и безмолвные, застывшие и горячо волнующие сердце, драмы, которым нет
конца.
Старая дева Мишоно носила над слабыми глазами грязный козырек из зеленой тафты на
медной проволоке, способный отпугнуть самого ангела-хранителя. Шаль с тощей плакучей
бахромой, казалось, облекала один скелет, — так угловаты были формы, сокрытые под ней.
Надо думать, что некогда она была красива и стройна. Какая же кислота стравила женские
черты у этого создания? Порок ли, горе или скупость? Не злоупотребила ли она утехами
любви, или была просто куртизанкой? Не искупала ли она триумфы дерзкой юности, к
которой хлынули потоком наслажденья, старостью, пугавшей всех прохожих? Теперь ее
пустой взгляд нагонял холод, неприятное лицо было зловеще. Тонкий голосок звучал, как
стрекотание кузнечика в кустах перед наступлением зимы. По ее словам, она ухаживала за
каким-то стариком, который страдал катаром мочевого пузыря и брошен был своими детьми,
решившими, что у него нет денег. Старик оставил ей пожизненную ренту в тысячу франков,
но время от времени наследники оспаривали это завещание, возводя на Мишоно всяческую
клевету. Ее лицо, истрепанное бурями страстей, еще не окончательно утратило свою былую
белизну и тонкость кожи, наводившие на мысль, что тело сохранило кое-какие остатки
красоты.
Господин Пуаре напоминал собою какой-то автомат. Вот он блуждает серой тенью по
аллее Ботанического сада: на голове старая помятая фуражка, рука едва удерживает трость с
пожелтелым набалдашником слоновой кости, выцветшие полы сюртука болтаются, не
закрывая ни коротеньких штанов, надетых будто на две палки, ни голубых чулок на тоненьких
трясущихся, как у пьяницы, ногах, а сверху вылезает грязная белая жилетка и топорщится
заскорузлое жабо из дешевого муслина, отделяясь от скрученного галстука на индюшачьей
шее; у многих, кто встречался с ним, невольно возникал вопрос: не принадлежит ли эта
китайская тень к дерзкой породе сынов Иафета, порхающих по Итальянскому бульвару?
Какая же работа так скрючила его? От какой страсти потемнело его шишковатое лицо,
которое и в карикатуре показалось бы невероятным? Кем был он раньше? Быть может, он
служил по министерству юстиции, в том отделе, куда все палачи шлют росписи своим
расходам, счета за поставку черных покрывал для отцеубийц, за опилки для корзин под
гильотиной, за бечеву к ее ножу. Он мог быть и сборщиком налога у ворот бойни или
помощником санитарного смотрителя. Словом, этот человек, как видно, принадлежал к
вьючным ослам на нашей великой социальной мельнице, к парижским Ратонам, даже не
знающим своих Бертранов, 16 был каким-то стержнем, вокруг которого вертелись несчастья и
людская скверна, — короче, одним из тех, о ком мы говорим: «Что делать, нужны и такие!»
Эти бледные от нравственных или физических страданий лица неведомы нарядному Парижу.
Но Париж — это настоящий океан. Бросайте в него лот, и все же глубины его вам не измерить.
Не собираетесь ли обозреть и описать его? Обозревайте и описывайте — старайтесь сколько
угодно: как бы ни были многочисленны и пытливы его исследователи, но в этом океане всегда
найдется область, куда еще никто не проникал, неведомая пещера, жемчуга, цветы, чудовища,
нечто неслыханное, упущенное водолазами литературы. К такого рода чудищам относится и

16 Ратон и Бертран — персонажи басни Лафонтена «Обезьяна и кот»; в ней рассказывается, как хитрая
обезьяна Бертран заставляет кота Ратона таскать для нее жареные каштаны из огня. В 1833 г. под заглавием
«Бертран и Ратон» выпустил свою сатирическую комедию Э. Скриб.