Page 7 - Отец Горио

«Дом Воке».
Здесь две фигуры представляли разительный контраст со всей группой остальных
пансионеров и нахлебников со стороны. Викторина Тайфер, правда, отличалась нездоровой
белизной, похожей на бледность малокровных девушек; правда, присущая ей грусть и
застенчивость, жалкий, хилый вид подходили к общему страдальческому настроению —
основному тону всей картины, но лицо ее не было старообразным, в движениях, в голосе
сказывалась живость. Эта юная горемыка напоминала пожелтелый кустик, недавно
пересаженный в неподходящую почву. В желтоватости ее лица, в рыжевато-белокурых
волосах, в чересчур тонкой талии проявлялась та прелесть, какую современные поэты видят в
средневековых статуэтках. Исчерна-серые глаза выражали кротость и христианское смирение.
Под простым, дешевым платьем обозначались девические формы. В сравнении с другими
можно было назвать ее хорошенькой, а при счастливой доле она бы стала восхитительной:
поэзия женщины — в ее благополучии, как в туалете — ее краса. Когда б веселье бала
розоватым отблеском легло на это бледное лицо; когда б отрада изящной жизни округлила и
подрумянила слегка впалые щеки; когда б любовь одушевила эти грустные глаза, —
Викторина смело могла бы поспорить красотою с любой, самой красивой, девушкой. Ей
нехватало того, что женщину перерождает, — тряпок и любовных писем. Ее история могла бы
стать сюжетом целой книги.
Отец Викторины находил какой-то повод не признавать ее своею дочерью, отказывался
взять ее к себе и не давал ей больше шестисот франков в год, а все свое имущество он обратил
в такие ценности, какие мог бы передать целиком сыну. Когда мать Викторины, приехав перед
смертью к дальней своей родственнице вдове Кутюр, умерла от горя, г-жа Кутюр стала
заботиться о сироте, как о родном ребенке. К сожалению, у вдовы интендантского комиссара
времен Республики не было ровно ничего, кроме пенсии да вдовьего пособия, и бедная,
неопытная, ничем не обеспеченная девушка могла когда-нибудь остаться без нее на произвол
судьбы. Каждое воскресенье добрая женщина водила Викторину к обедне, каждые две недели
— к исповеди, чтобы на случай жизненных невзгод воспитать ее в благочестии. И г-жа Кутюр
была вполне права. Религиозные чувства открывали какое-то будущее перед этой отвергнутой
дочерью, которая любила отца и каждый год ходила к нему, пытаясь передать прощенье от
своей матери, но ежегодно натыкалась в отцовском доме на неумолимо замкнутую дверь. Брат
ее, единственный возможный посредник между нею и отцом, за все четыре года ни разу не
зашел ее проведать и не оказывал ей помощи ни в чем. Она молила бога раскрыть глаза отцу,
смягчить сердце брата и, не осуждая их, молилась за обоих. Для характеристики их
варварского поведения г-жа Кутюр и г-жа Воке не находили слов в бранном лексиконе. В то
время как они кляли бесчестного миллионера, Викторина произносила кроткие слова,
похожие на воркованье раненого голубя, где и самый стон звучит любовью.
Эжен де Растиньяк лицом был типичный южанин: кожа белая, волосы черные, глаза
синие. В его манерах, обращении, привычной выправке сказывался отпрыск
аристократической семьи, в которой воспитание ребенка сводилось к внушению с малых лет
старинных правил хорошего тона. Хотя Эжену и приходилось беречь платье, донашивать в
обычные дни прошлогоднюю одежду, он все же иногда мог выйти из дому, одевшись как
подобало молодому франту. А повседневно на нем был старенький сюртук, плохой жилет,
дешевый черный галстук, кое-как повязанный и мятый, панталоны в том же духе и ботинки,
которые служили уже свой второй век, потребовав лишь расхода на подметки.
Посредствующим звеном между двумя описанными личностями и прочими жильцами
являлся человек сорока лет с крашеными бакенбардами — г-н Вотрен. Он принадлежал к тем
людям, о ком в народе говорят: «Вот молодчина!» У него были широкие плечи, хорошо
развитая грудь, выпуклые мускулы, мясистые, квадратные руки, ярко отмеченные на фалангах
пальцев густыми пучками огненно-рыжей шерсти. На лице, изборожденном ранними
морщинами, проступали черты жестокосердия, чему противоречило его приветливое и
обходительное обращение. Не лишенный приятности высокий бас вполне соответствовал
грубоватой его веселости. Вотрен был услужлив и любил посмеяться. Если какой-нибудь