Page 120 - Собор Парижской Богоматери

разыгрывались одновременно и параллельно, каждая на своих подмостках; одна, только что
нами описанная, – в Крысиной норе; другая, которую нам еще предстоит описать, – на
лестнице позорного столба. Свидетельницами первой были три женщины, с которыми
читатель только что познакомился; зрителями второй был весь народ, который толпился на
Гревской площади вокруг позорного столба и виселицы.
Появление четырех сержантов с девяти часов утра у четырех углов позорного столба
сулило толпе не одно, так другое зрелище: если не повешение, то наказание плетьми или
отсекновение ушей, – словом, нечто любопытное. Толпа росла так быстро, что сержантам, на
которых она наседала, приходилось ее «свинчивать», как тогда говорили, ударами тяжелой
плети и крупами лошадей.
Впрочем, толпа, уже привыкшая к долгому ожиданию зрелища публичной кары, не
выказывала слишком большого нетерпения. Она развлекалась тем, что разглядывала
позорный столб – незамысловатое сооружение в форме каменного полого куба вышиной
футов в десять. Несколько очень крутых, из необтесанного камня ступеней, именуемых
«лестницей», вели на верхнюю площадку, где виднелось прикрепленное в горизонтальном
положении колесо, сделанное из цельного дуба. Преступника, поставленного на колени со
скрученными за спиной руками, привязывали к этому колесу. Деревянный стержень,
приводившийся в движение воротом, скрытым в этом маленьком строении, сообщал колесу
вращательное движение и таким образом давал возможность видеть лицо наказуемого со всех
концов площади. Это называлось «вертеть» преступника.
Из вышеописанного ясно, что позорный столб на Гревской площади далеко не был
таким затейливым, как позорный столб на Главном рынке. Тут не было ни сложной
архитектуры, ни монументальности. Не было ни крыши с железным крестом, ни
восьмигранного фонаря, ни хрупких колонок, расцветающих у самой крыши капителями в
форме листьев аканта и цветов, ни водосточных труб в виде химер и чудовищ, ни деревянной
резьбы, ни изящной, глубоко врезанной в камень скульптуры.
Зрителям здесь приходилось довольствоваться четырьмя стенками бутовой кладки,
двумя заслонами из песчаника и стоящей рядом скверной, жалкой виселицей из простого
камня.
Это было скудное угощение для любителей готической архитектуры. Правда, почтенные
ротозеи средних веков меньше всего интересовались памятниками старины и не думали о
красоте позорного столба.
Наконец прибыл осужденный, привязанный к задку телеги. Когда его подняли на помост
и привязали веревками и ремнями к колесу позорного столба, на площади поднялось
неистовое гиканье вперемежку с хохотом и насмешливыми приветствиями. В осужденном
узнали Квазимодо.
Да, это был он. Странная превратность судьбы! Быть прикованным к позорному столбу
на той же площади, где еще накануне он, шествуя в сопровождении египетского герцога,
короля Алтынного и императора Галилеи, был встречен приветствиями, рукоплесканиями и
провозглашен единогласно папой и князем шутов! Но можно было не сомневаться, что во всей
этой толпе, включая и его самого, – то триумфатора, то осужденного, – не нашлось бы ни
одного человека, способного сделать такое сопоставление. Для этого нужен был Гренгуар с
его философией.
Вскоре глашатай его величества короля Мишель Нуаре заставил замолчать этот сброд и,
согласно распоряжению и повелению прево, огласил приговор. Затем он со своими людьми в
форменных полукафтаньях стал позади телеги.
Квазимодо отнесся к этому безучастно, он даже бровью не повел. Всякую попытку
сопротивления пресекало то, что на языке тогдашних канцелярий уголовного суда называлось
«силою и крепостью уз», иными словами – ремни и цепи, врезавшиеся в его тело. Эта
традиция тюрем и галер все еще не исчезла. Мы – народ просвещенный, мягкий, гуманный
(если взять в скобки гильотину и каторгу), и мы бережно храним ее в виде наручников.
Квазимодо позволял распоряжаться собой, позволял толкать себя, тащить наверх, вязать