Page 115 - Собор Парижской Богоматери

Назавтра в двух лье от Реймса, на пустоши, поросшей вереском, между Ге и Тилуа,
нашли следы большого костра, ленточки маленькой Агнесы, капли крови и козий помет.
Накануне была как раз суббота. Очевидно, цыгане справляли на этой пустоши свой шабаш и
сожрали ребенка в сообществе самого Вельзевула, как это водится у магометан. Когда
Шантфлери узнала про эти ужасы, она не заплакала, она только пошевелила губами, словно
хотела сказать что-то, но не могла произнести ни слова. За одну ночь она поседела. На третий
день она исчезла.
– Да, это страшная история, – сказала Ударда, – тут бургундец – и тот бы заплакал!
– Теперь понятно, почему вы так боитесь цыган, – добавила Жервеза.
– Хорошо, что вы убежали с Эсташем, – ведь эти цыгане тоже из Польши, – вставила
Ударда.
– Да нет же, – возразила Жервеза, – они из Испании и из Каталонии.
– Возможно, что из Каталонии, – согласилась Ударда, – Полония, Каталония, Валония –
я всегда смешиваю эти три провинции. Достоверно одно: это – цыгане.
– И, конечно, – подхватила Жервеза, – зубы у них достаточно длинные, чтобы сожрать
ребенка. Меня нисколько не удивит, если я узнаю, что эта Смеральда тоже лакомится
маленькими детьми, складывая при этом свои губки бантиком. У ее белой козочки чересчур
хитрые повадки, наверно, тут кроется какое-нибудь нечестие.
Майетта шла молча. Она была погружена в раздумье, которое является как бы
продолжением услышанного печального рассказа и рассеивается лишь, когда вызванная им
дрожь волнения проникнет до глубины сердца. Жервеза обратилась к ней с вопросом:
– Так никто и не узнал, что сталось с Шантфлери?
Майетта не ответила. Жервеза повторила вопрос, тряся ее за руку и окликая по имени.
Майетта как бы очнулась.
– Что сталось с Шантфлери? – машинально повторила она и, сделав над собой усилие,
чтобы вникнуть в смысл этих слов, поспешила ответить:
– Ах, об этом ничего не известно.
И, помолчав, добавила:
– Кто говорит, будто видел, как она в сумерки уходила из Реймса через ворота
Флешамбо, а другие – что это было на рассвете, и вышла она через старые ворота Базе.
Какой-то нищий нашел ее золотой крестик, висевший на каменном кресте в поле на том месте,
где бывает ярмарка. Это был тот самый крестик, который погубил ее и был подарен в
шестьдесят первом году ее первым любовником, красавцем виконтом де Кормонтрей. Пакетта
никогда не расставалась с этим подарком, в какой бы нужде ни была. Она дорожила им, как
собственной жизнью. И когда мы узнали об этой находке, то решили, что она умерла. Однако
люди из Кабаре-ле-Вот утверждают, будто видели, как она, босая, ступая по камням, брела по
большой Парижской дороге. Но в таком случае она должна была выйти из города через
Вольские ворота. Все это как-то не вяжется одно с другим. Вернее всего, она вышла через
Вольские ворота, но только на тот свет.
– Я вас не понимаю, – сказала Жервеза.
– Вель – это река, – с печальной улыбкой ответила Майетта.
– Бедная Шантфлери! – содрогаясь, воскликнула Ударда. – Значит, она утопилась?
– Утопилась, – ответила Майетта. – Думал ли добряк Гиберто, проплывая с песнями в
своем челне вниз по реке под мостом Тенке, что придет день, когда его любимая крошка
Пакетта тоже проплывет под этим мостом, но только без песен и без челна?
– А башмачок? – спросила Жервеза.
– Исчез вместе с матерью, – ответила Майетта.
– Бедный башмачок! – воскликнула Ударда.
Ударда, женщина тучная и чувствительная, повздыхала бы с Майеттой и на том бы и
успокоилась, но более любопытная Жервеза продолжала расспрашивать.
– А чудовище? – вдруг вспомнила она.
– Какое чудовище? – спросила Майетта.