Page 13 - Собор Парижской Богоматери

третий – весы, четвертый – заступ. А чтобы помочь тем тугодумам, которые, несмотря на всю
ясность этих атрибутов, не поняли бы их смысла, на подоле парчового одеяния большими
черными буквами было вышито: «Я – дворянство», на подоле шелкового: «Я – духовенство»,
на подоле шерстяного: «Я – купечество», на подоле льняного: «Я – крестьянство».
Внимательный зритель мог без труда различить среди них две аллегорические фигуры
мужского пола – по более короткому платью и по островерхим шапочкам, и две женского пола
– по длинным платьям и капюшонам на голове.
Лишь очень неблагожелательно настроенный человек не уловил бы за поэтическим
языком пролога того, что Крестьянство состояло в браке с Купечеством, а Духовенство – с
Дворянством и что обе счастливые четы сообща владели великолепным золотым
дельфином 12 , которого решили присудить красивейшей женщине мира. Итак, они
отправились странствовать по свету, разыскивая эту красавицу. Отвергнув королеву
Голконды, принцессу Трапезундскую, дочь великого хана татарского и проч., Крестьянство,
Духовенство, Дворянство и Купечество пришли отдохнуть на мраморном столе Дворца
правосудия, выкладывая почтенной аудитории такое количество сентенций, афоризмов,
софизмов, определений и поэтических фигур, сколько их полагалось на экзаменах факультета
словесных наук при получении звания лиценциата.
Все это было поистине великолепно!
Однако ни у кого во всей толпе, на которую четыре аллегорические фигуры наперерыв
изливали потоки метафор, не было столь внимательного уха, столь трепетного сердца, столь
напряженного взгляда, такой вытянутой шеи, как глаз, ухо, шея и сердце автора, поэта, нашего
славного Пьера Гренгуара, который несколько минут назад не мог устоять перед тем, чтобы не
назвать свое имя двум хорошеньким девушкам. Он отошел и стал на свое прежнее место за
каменным столбом, в нескольких шагах от них; он внимал, он глядел, он упивался. Отзвук
благосклонных рукоплесканий, которыми встретили начало его пролога, еще продолжал
звучать у него в ушах, и весь он погрузился в то блаженное созерцательное состояние, в каком
автор внимает актеру, с чьих уст одна за другой слетают его мысли среди тишины, которую
хранит многочисленная аудитория. О достойный Пьер Гренгуар!
Хотя нам и грустно в этом сознаться, но блаженство первых минут было вскоре
нарушено. Едва Пьер Гренгуар пригубил опьяняющую чашу восторга и торжества, как в нее
примешалась капля горечи.
Какой-то оборванец, затертый в толпе, что мешало ему просить милостыню, и не
нашедший, по-видимому, достаточного возмещения за понесенный им убыток в карманах
соседей, вздумал взобраться на местечко повиднее, желая привлечь к себе и взгляды и
подаяния. Едва лишь послышались первые стихи пролога, как он, вскарабкавшись по столбам
возвышения, приготовленного для послов, влез на карниз, окаймлявший нижнюю часть
балюстрады, и примостился там, словно взывая своими лохмотьями и отвратительной раной
на правой руке к вниманию и жалости зрителей. Впрочем, он не произносил ни слова.
Покуда он молчал, действие пролога развивалось беспрепятственно, и никакого
ощутимого беспорядка не произошло бы, если б на беду школяр Жеан с высоты своего столба
не заметил нищего и его гримас. Безумный смех разобрал молодого повесу, и он, не заботясь о
том, что прерывает представление и нарушает всеобщую сосредоточенность, задорно
крикнул:
– Поглядите на этого хиляка! Он просит милостыню!
Тот, кому случалось бросить камень в болото с лягушками или выстрелом из ружья
вспугнуть стаю птиц, легко вообразит себе, какое впечатление вызвали эти неуместные слова
среди аудитории, внимательно следившей за представлением. Гренгуар вздрогнул, словно его
ударило электрическим током. Пролог оборвался на полуслове, все головы повернулись к
нищему, а тот, нисколько не смутившись и видя в этом происшествии лишь подходящий

12 Игра слов: dauphin по-французски – дельфин и дофин (наследник престола).