Page 224 - Собор Парижской Богоматери

кучу. Он нагибался, выпрямлялся, вновь нагибался и выпрямлялся с непостижимой
быстротой. Его непомерно большая голова, похожая на голову гнома, свешивалась над
балюстрадой, и вслед за тем летел громадный камень, другой, третий. По временам он следил
за падением какого-нибудь увесистого камня и, когда тот попадал в цель, злорадно рычал.
И все же оборванцы не отчаивались. Более двадцати раз крепкая дверь, на которую они
набрасывались, содрогалась под ударами дубового тарана, тяжесть которого удваивали
усилия сотен рук. Створы трещали, чеканные украшения разлетались вдребезги, петли при
каждом ударе подпрыгивали на винтах, брусья выходили из пазов, дерево, раздробленное
между железными ребрами створ, рассыпалось в порошок. К счастью для Квазимодо, в двери
было больше железа, чем дерева.
Однако он чувствовал, что главные врата подаются. Хотя он не слышал ударов тарана,
но каждый из них отзывался как в недрах собора, так и в нем самом. Сверху ему было видно,
как бродяги, полные ярости и торжества, грозили кулаками сумрачному фасаду церкви; думая
о себе и цыганке, он завидовал крыльям сов, стаями взлетавших над его головой и
уносившихся вдаль.
Града его камней оказалось недостаточно, чтобы отразить нападающих.
Испытывая мучительную тревогу, он заметил в эту минуту чуть пониже балюстрады, с
которой он громил бродяг, две длинные водосточные каменные трубы, оканчивавшиеся как
раз над главными вратами. Верхние отверстия этих желобов примыкали к площадке. У него
мелькнула мысль. Он побежал в свою конуру за вязанкой хвороста, постарался навалить на
хворост как можно больше дранки и свинца, – этими боевыми припасами он до сих пор еще не
воспользовался, – и, расположив, как должно, этот костер перед отверстиями двух сточных
желобов, запалил его при помощи фонаря.
В это время каменный дождь прекратился, и бродяги перестали смотреть вверх.
Запыхавшись, словно стая гончих, берущая с бою кабана в его логове, разбойники теснились
около главных врат, изуродованных тараном, но еще державшихся. С трепетом ждали они
решительного удара – того удара, который высадит дверь. Каждый старался быть поближе к
ней, чтобы, когда она откроется, первому вбежать в богатый собор, в это громадное
хранилище, где скопились богатства трех столетий. Рыча от восторга и жадности, они
напоминали друг другу о великолепных серебряных распятиях, великолепных парчовых
ризах, великолепных надгробных плитах золоченого серебра, о пышной роскоши хоров, об
ослепительных празднествах – о Рождестве, сверкающем факелами, о Пасхе, залитой
солнечным сиянием, о всех этих блестящих торжествах, когда раки с мощами, подсвечники,
дароносицы, дарохранительницы, ковчежцы словно броней из золота и алмазов покрывали
алтари. В эту незабвенную минуту все эти домушники и хиляки, все эти мазурики и
лжепогорельцы гораздо меньше были озабочены освобождением цыганки, чем разграблением
Собора Богоматери. Мы даже охотно поверим, что для доброй половины из них Эсмеральда
была лишь предлогом, если только ворам вообще нужен какой-нибудь предлог.
Внезапно, в тот миг, когда они сгрудились вокруг тарана в последнем порыве, сдерживая
дыхание и напрягая мускулы для решительного удара, раздался вой, еще более ужасный, чем
тот, который замер под упавшим бревном. Те, кто не кричал, кто еще был жив, взглянули
вверх. Два потока расплавленного свинца лились с верхушки здания в самую гущу толпы.
Море людей как бы осело под кипящим металлом, образовавшим в толпе, куда он
низвергался, две черные дымящиеся дыры, какие остались бы в снегу от кипятка. В толпе
корчились умирающие, вопившие от боли, полуобугленные. От двух главных струй
разлетались брызги этого ужасного дождя, осыпая осаждавших, огненными буравами
впиваясь в их черепа. Несчастные были изрешечены мириадами этих тяжелых огненных
градин.
Слышались раздирающие душу стоны. Смельчаки и трусы – все побежали кто куда,
бросив таран на трупы, и паперть опустела вторично.
Все устремили взгляды на верх собора. Глазам бродяг явилось необычайное зрелище. На
самой верхней галерее, над центральной розеткой, между двух колоколен, поднималось яркое