Page 255 - Собор Парижской Богоматери

выступавшие из камня.
Обессилев, Эсмеральда прислонилась к стене, и тут ею овладел страх смерти. Она
подумала о прелести жизни, о молодости, о синем небе, о красоте природы, о любви Феба –
обо всем, что ускользало от нее, и обо всем, что приближалось к ней: о священнике, ее
предавшем, о палаче, который придет, о виселице, стоявшей на площади. И тогда она
почувствовала, как у нее от ужаса зашевелились волосы на голове. Она услышала зловещий
хохот затворницы и ее шепот: «Ага, ага! Тебя повесят!»
Помертвев, она обернулась к оконцу и увидела сквозь решетку свирепое лицо
вретишницы.
– Что я вам сделала? – спросила она, почти теряя сознание.
Затворница не ответила; она возбужденно и насмешливо, нараспев забормотала:
– Цыганка, цыганка, цыганка!
Несчастная Эсмеральда поникла головой, поняв, что имеет дело с существом, в котором
не осталось ничего человеческого.
Внезапно затворница, словно вопрос цыганки только сейчас дошел до ее сознания,
воскликнула:
– Ты хочешь знать, что ты мне сделала? А! Ты хочешь знать, что ты мне сделала,
цыганка? Ну так слушай! У меня был ребенок! Понимаешь? Ребенок был у меня! Ребенок,
говорят тебе!.. Прелестная девочка! Моя Агнесса, продолжала она взволнованно, целуя
какой-то предмет в темноте. – И вот, видишь ли, цыганка, у меня отняли моего ребенка, у меня
украли мое дитя. Мое дитя сожрали! Вот что ты мне сделала.
Девушка робко промолвила:
– Быть может, меня тогда еще не было на свете!
– О нет! – возразила затворница. – Ты уже жила. Она была бы тебе ровесницей! Вот уже
пятнадцать лет, как я нахожусь здесь, пятнадцать лет, как я страдаю, пятнадцать лет я молюсь,
пятнадцать лет бьюсь головой о стены… Говорят тебе: моего ребенка украли цыгане,
слышишь? Они его загрызли… У тебя есть сердце? Так представь себе, что такое дитя,
которое играет, сосет грудь, которое спит. Это сама невинность! Так вот! Его у меня отняли и
убили! Про это знает господь бог!.. Ныне пробил мой час, и я сожру цыганку! Я бы искусала
тебя, если бы не прутья решетки! Моя голова через них не пролезет… Бедная малютка! Ее
украли сонную! А если они разбудили ее, когда схватили, то она кричала напрасно: меня там
не было!.. Ага, цыганки, вы сожрали мое дитя! Теперь идите смотреть, как умрет ваше!
Невозможно было понять, хохочет или лязгает зубами это разъяренное существо. День
только еще занимался. Словно пепельной пеленой была подернута вся эта сцена, и все яснее и
яснее вырисовывалась на площади виселица. С противоположного берега, от моста
Богоматери, все явственнее доносился до слуха несчастной осужденной конский топот.
– Сударыня! – воскликнула она, ломая руки и падая на колени, растерзанная,
отчаявшаяся, обезумевшая от ужаса. – Сударыня, сжальтесь надо мной! Они приближаются!
Я ничего вам не сделала! Неужели вы хотите, чтобы я умерла на ваших глазах такой лютой
смертью? Я уверена, что в вашем сердце есть жалость! Мне страшно! Дайте мне убежать!
Отпустите меня! Сжальтесь! Я не хочу умирать!
– Отдай моего ребенка! – твердила затворница.
– Сжальтесь! Сжальтесь!
– Отдай ребенка!
– Отпустите меня, ради бога!
– Отдай ребенка!
Обессилевшая, сломленная, девушка опять повалилась на землю; глаза ее казались
стеклянными, как у мертвой.
– Увы! – пролепетала она. – Вы ищете свою дочь, а я своих родителей.
– Отдай мою крошку Агнессу! – продолжала Гудула. – Ты не знаешь, где она? Так умри!
Я объясню тебе. Послушай, я была гулящей девкой, у меня был ребенок, и его у меня отняли!
Это сделали цыганки. Теперь ты понимаешь, почему ты должна умереть? Когда твоя