Page 250 - Собор Парижской Богоматери

заговорил! Звук человеческого голоса – это музыка для человеческого слуха. Слова эти
принадлежат не мне, а Дидиму Александрийскому, – блестящее изречение!.. Дидим
Александрийский – незаурядный философ, это не подлежит сомнению… Скажите мне хоть
одно слово, прелестное дитя, умоляю вас, хоть одно слово!.. Кстати, вы делали когда-то такую
забавную гримаску! Скажите, вы не позабыли ее? Известно ли вам, моя милочка, что все места
убежищ входят в круг ведения высшей судебной палаты, и вы подвергались большой
опасности в вашей келейке в Соборе Богоматери? Колибри вьет гнездышко в пасти
крокодила!.. Учитель! А вот и луна выплывает… Только бы нас не приметили!.. Мы
совершаем похвальный поступок, спасая девушку, и тем не менее, если нас поймают, то
повесят именем короля. Увы! Ко всем человеческим поступкам можно относиться двояко: за
что клеймят одного, за то другого венчают лаврами. Кто благоговеет перед Цезарем, тот
порицает Катилину. Не так ли, учитель? Что вы скажете о такой философии? Я ведь знаю
философию инстинктивно, как пчелы геометрию, ut apes geometriam Ну что? Никто мне не
отвечает? Вы оба, я вижу, не в духе! Приходится болтать одному. В трагедиях это именуется
монологом. Клянусь Пасхой!.. Надо вам сказать, что я только что видел короля Людовика
Одиннадцатого и от него перенял эту божбу… Итак, клянусь Пасхой, они все еще продолжают
здорово рычать там, в Сите!.. Противный злюка этот старый король! Он весь запеленут в меха.
Он все еще не уплатил мне за эпиталаму и чуть было не приказал повесить меня сегодня
вечером, а это было бы очень некстати… Он скряга и скупится на награды достойным людям.
Ему следовало бы прочесть четыре тома Adversus avari tiam 157 Сальвиана Кельнского. Право,
у него очень узкий взгляд на литераторов, и он позволяет себе варварскую жестокость. Это
какая то губка для высасывания денег из народа. Его казна – это больная селезенка,
распухающая за счет всех других органов. Вот почему жалобы на плохие времена
превращаются в ропот на короля. Под властью этого благочестивого тихони виселицы так и
трещат от тысяч повешенных, плахи гниют от проливаемой крови, тюрьмы лопаются, как
переполненные утробы! Одной рукой он грабит, другой вешает. Это прокурор господина
Налога и государыни Виселицы. У знатных отнимают их сан, а бедняков обременяют все
новыми и новыми поборами Этот король ни в чем не знает меры! Не люблю я этого монарха. А
вы, учитель?
Человек в черном не мешал говорливому поэту болтать. Он боролся с сильным течением
узкого рукава реки, отделяющего округлый берег Сите от мыса острова Богоматери, ныне
именуемого островом Людовика.
– Кстати, учитель! – вдруг спохватился Гренгуар. – Заметили ли вы, ваше
высокопреподобие, когда мы пробивались сквозь толпу взбесившихся бродяг, бедного
чертенка, которому ваш глухарь собирался размозжить голову о перила галереи королей? Я
близорук и не мог его опознать. Кто бы это мог быть?
Незнакомец не ответил, но внезапно выпустил весла, руки его повисли, словно
надломленные, голова поникла на грудь, и Эсмеральда услышала судорожный вздох. Она
затрепетала. Она уже слышала эти вздохи.
Лодка, предоставленная самой себе, несколько минут плыла по течению. Но человек в
черном выпрямился, вновь взялся за весла и направил лодку вверх по течению. Он обогнул
мыс острова Богоматери и направился к Сенной пристани.
– А, вот и особняк Барбо! – сказал Гренгуар. – Глядите, учитель! Видите эти черные
крыши, образующие такие причудливые углы, – вон там, под низко нависшими,
волокнистыми, мутными и грязными облаками, между которыми лежит раздавленная,
расплывшаяся луна, точно желток, пролитый из разбитого яйца? Это прекрасное здание В нем
есть часовня, увенчанная небольшим сводом, сплошь покрытым отличной резьбой. Над ней
вы можете разглядеть колокольню с весьма изящно вырезанными просветами. При доме есть
занятный сад – там и пруд, и птичник, и «эхо», площадка для игры в мяч, лабиринт, домик для

157 Против скупости (лат.)