Page 252 - Собор Парижской Богоматери

сделала усилие, отшатнулась от священника и крикнула:
– Помогите!
Какой-то горожанин открыл окно, выглянул в одной рубашке, с лампой в руках, тупо
оглядел набережную, произнес несколько слов, которых она не расслышала, и опять
захлопнул окно. Это был последний луч надежды, и тот угас.
Человек в черном не произнес ни звука и, крепко держа ее за руку, зашагал быстрее.
Измученная, она уже не сопротивлялась и покорно следовала за ним.
Время от времени она собирала последние силы и голосом, прерывавшимся от
стремительного бега по неровной мостовой, задыхаясь, спрашивала:
– Кто вы? Кто вы?
Он не отвечал.
Так шли они по набережной и дошли до какой-то довольно широкой площади, тускло
освещенной луной. То была Гревская площадь. Посреди площади возвышалось что-то
похожее на черный крест. То была виселица. Цыганка узнала ее и поняла, где находится.
Человек остановился, обернулся к ней и приподнял капюшон.
– О! – пролепетала она, окаменев на месте. – Я так и знала, что это опять он.
То был священник. Он казался собственной тенью. Это была игра лунного света, когда
все предметы кажутся призраками.
– Слушай! – сказал он, и она задрожала при звуке рокового голоса, которого давно уже
не слышала. Он продолжал отрывисто и задыхаясь, что говорило о его глубоком внутреннем
волнении. – Слушай! Мы пришли. Я хочу тебе сказать… Это Гревская площадь. Дальше пути
нет. Судьба предала нас друг другу. В моих руках твоя жизнь, в твоих – моя душа. Вот ночь и
вот площадь, за их пределами пустота. Так выслушай же меня! Я хочу тебе сказать… Но
только не упоминай о Фебе! (Не отпуская ее руки, он ходил взад и вперед, как человек,
который не в силах стоять на месте.) Не упоминай о нем! Если ты произнесешь это имя, я не
знаю, что я сделаю, но это будет ужасно!
Выговорив эти слова, он, словно тело, нашедшее центр тяжести, вновь стал неподвижен,
но речь его выдавала все то же волнение, а голос становился все глуше:
– Не отворачивайся от меня. Слушай! Это очень важно. Во-первых, вот что произошло…
Это вовсе не шутка, клянусь тебе… О чем я говорил? Напомни мне! Ах да! Есть
постановление высшей судебной палаты, вновь посылающей тебя на виселицу. Я вырвал тебя
из их рук. Но они преследуют тебя. Гляди!
Он протянул руку к Сите. Там продолжались поиски. Шум приближался. Башня дома,
принадлежавшего заместителю верховного судьи, против Гревской площади, была полна
шума и света. На противоположном берегу видны были солдаты, бежавшие с факелами,
слышались крики: «Цыганка! Где цыганка? Смерть ей! Смерть!»
– Ты видишь, что они ищут тебя и что я не лгу. Я люблю тебя. Молчи! Лучше не говори
со мной, если хочешь сказать, что ненавидишь меня. Я не хочу больше этого слышать!.. Я
только что спас тебя… Подожди, дай мне договорить… Я могу спасти тебя Я все приготовил.
Дело за тобой. Если ты захочешь, я могу…
Он резко оборвал свою речь:
– Нет, нет, не то я говорю!..
Быстрыми шагами, не отпуская ее руки, так что она должна была бежать, он направился
прямо к виселице и, указав на нее пальцем, холодно произнес:
– Выбирай между нами.
Она вырвалась из его рук и упала к подножию виселицы, обнимая эту зловещую,
последнюю опору. Затем, слегка повернув прелестную головку, она через плечо взглянула на
священника. Она походила на божью матерь у подножия креста. Священник стоял недвижно,
застывший, словно статуя, с поднятой рукой, указывавшей на виселицу.
Наконец цыганка проговорила:
– Я боюсь ее меньше, чем вас!
При этих словах рука его медленно опустилась, и, устремив безнадежный взгляд на