Page 73 - Собор Парижской Богоматери

внушительной группы зрителей, столпившихся около яслей. В группе преобладали особы
прекрасного пола, преимущественно – старухи.
Впереди, склонившись ниже всех над яслями, стояли четыре женщины. Судя по их
серым платьям монашеского покроя, они принадлежали к одной из благочестивых общин. Я
не вижу причин, почему бы истории не увековечить для потомства имена этих четырех
скромных и почтенных особ. Это были Агнеса ла Герм, Жеанна де ла Тарм, Генриетта ла
Готьер и Гошера ла Виолет. Все четыре были вдовы, все четыре – добрые души из братства
Этьен-Одри, вышедшие из дому с дозволения своей настоятельницы, чтобы послушать
проповедь согласно уставу Пьера д'Эльи.
Впрочем, если в эту минуту славные сестры странноприимного братства и соблюдали
устав Пьера д'Эльи, то они, несомненно, с легким сердцем нарушали устав Мишеля де Браш и
кардинала Пизанского, бесчеловечно предписывающий им молчание.
– Что это такое, сестрица? – спросила Агнеса у Гошеры, рассматривая крошечное
существо, которое пищало и ежилось в яслях, испугавшись множества устремленных на него
глаз.
– Что только с нами станется, если начали производить на свет таких детей! –
воскликнула Жеанна.
– Я мало что смыслю в младенцах, – заметила Агнеса, – но уверена, что на этого и
глядеть-то грешно.
– Это вовсе не младенец, Агнеса.
– Это полуобезьяна, – сказала Гошера.
– Это знамение, – вставила Генриетта ла Готьер.
– В таком случае, – сказала Агнеса, – это уже третье начиная с воскресенья
Крестопоклонной недели Ведь не прошло и недели, как случилось чудо с тем нечестивцем,
которого божественною своею силою покарала богоматерь Обервилье за его насмешки над
пилигримами, а то было второе чудо за последний месяц.
– Этот так называемый подкидыш просто гнусное чудовище, – сказала Жеанна.
– И так вопит, что оглушит певчего, – продолжала Гошера. – Да замолчишь ли ты
наконец, ревун?
– И подумать только, что архиепископ Реймский посылает такого урода архиепископу
Парижскому, – воскликнула ла Готьер, набожно сложив руки.
– По-моему, – сказала Агнеса ла Герм, – это животное, звереныш, словом, что-то
нечестивое; его следует бросить либо в воду, либо в огонь.
– Надеюсь, никто не станет на него притязать, – сказала ла Готьер.
– Боже мой! – сокрушалась Агнеса. – Как мне жаль бедных кормилиц приюта для
подкидышей, там на берегу, в конце улички, рядом с покоями епископа! Каково-то им будет,
когда придется кормить это маленькое чудовище! Я бы предпочла дать грудь вампиру.
– Как она наивна, эта бедняжка ла Герм! – возразила Жеанна. – Да неужели вы не видите,
сестра, что этому маленькому чудовищу по крайней мере четыре года и что ваша грудь
покажется ему менее лакомой, чем кусок жаркого?
Действительно, это «маленькое чудовище» (назвать его как-нибудь иначе мы тоже не
решаемся) не было новорожденным младенцем. Это был какой-то угловатый, подвижный
комочек, втиснутый в холщовый мешок, помеченный инициалами Гильома Шартье, бывшего
в то время парижским епископом. Из мешка торчала голова. Голова эта была безобразна.
Особенно обращали на себя внимание копна рыжих волос, один глаз, рот и зубы. Из глаза
текли слезы, рот орал, зубы, казалось, вот-вот в кого-нибудь вонзятся, а все тело извивалось в
мешке к великому удивлению толпы, которая все росла и росла.
Госпожа Алоиза Гонделорье, богатая и знатная женщина, державшая за руку
хорошенькую девочку лет шести и волочившая за собой длинный вуаль, прикрепленный к
золотому рогу высокого головного убора, проходя мимо яслей, остановилась посмотреть на
несчастное создание, а ее очаровательное дитя, Флерде-Лис де Гонделорье, разодетая в шелк и
бархат, водя хорошеньким пальчиком по прибитой к яслям доске, с трудом разбирала на ней