Page 18 - Темные аллеи

одной дачной усадьбе, верстах в пяти отсюда. Скучная местность. Мелкий лес, сороки,
комары и стрекозы. Вида нигде никакого. В усадьбе любоваться горизонтом можно было
только с мезонина, Дом, конечно, в русском дачном стиле и очень запущенный, — хозяева
были люди обедневшие, — за домом некоторое подобие сада, за садом не то озеро, не то
болото, заросшее кугой и кувшинками, и неизбежная плоскодонка возле топкого берега.
— И, конечно, скучающая дачная девица, которую ты катал по этому болоту.
— Да, все, как полагается. Только девица была совсем не скучающая. Катал я ее все
больше по ночам, и выходило даже поэтично. На западе небо всю ночь зеленоватое,
прозрачное, и там, на горизонте, вот как сейчас, все что-то тлеет и тлеет… Весло нашлось
только одно и то вроде лопаты, и я греб им, как дикарь, — то направо, то налево. На
противоположном берегу было темно от мелкого леса, но за ним всю ночь стоял этот
странный полусвет. И везде невообразимая тишина — только комары ноют и стрекозы
летают. Никогда не думал, что они летают по ночам, — оказалось, что зачем-то летают. Прямо
страшно.
Зашумел наконец встречный поезд, налетел с грохотом и ветром, слившись в одну
золотую полосу освещенных окон, и пронесся мимо. Вагон тотчас тронулся. Проводник
вошел в купе, осветил его и стал готовить постели,
— Ну и что же у вас с этой девицей было? Настоящий роман? Ты почему-то никогда не
рассказывал мне о ней. Какая она была?
— Худая, высокая. Носила желтый ситцевый сарафан и крестьянские чуньки на босу
ногу, плетенные из какой-то разноцветной шерсти.
— Тоже, значит, в русском стиле?
— Думаю, что больше всего в стиле бедности. Не во что одеться, ну и сарафан. Кроме
того, она была художница, училась в Строгановском училище живописи. Да она и сама была
живописна, даже иконописна. Длинная черная коса на спине, смуглое лицо с маленькими
темными родинками, узкий правильный нос, черные глаза, черные брови… Волосы сухие и
жесткие слегка курчавились. Все это, при желтом сарафане и белых кисейных рукавах
сорочки, выделялось очень красиво. Лодыжки и начало ступни в чуньках — все сухое, с
выступающими под тонкой смуглой кожей костями.
— Я знаю этот тип. У меня на курсах такая подруга была. Истеричка, должно быть.
— Возможно. Тем более, что лицом была похожа на мать, а мать, родом какая-то княжна
с восточной кровью, страдала чем-то вроде черной меланхолии. Выходила только к столу.
Выйдет, сядет и молчит, покашливает, не поднимая глаз, и все перекладывает то нож, то
вилку. Если же вдруг заговорит, то так неожиданно и громко, что вздрогнешь.
— А отец?
— Тоже молчаливый и сухой, высокий; отставной военный. Прост и мил был только их
мальчик, которого я репетировал.
Проводник вышел из купе, сказал, что постели готовы, и пожелал покойной ночи.
— А как ее звали?
— Руся.
— Это что же за имя?
— Очень простое — Маруся.
— Ну и что же, ты был очень влюблен в нее?
— Конечно, казалось, что ужасно,
— А она?
Он помолчал и сухо ответил:
— Вероятно, и ей так казалось. Но пойдем спать. Я ужасно устал за день.
— Очень мило! Только даром заинтересовал. Ну, расскажи хоть в двух словах, чем и как
ваш роман кончился.
— Да ничем. Уехал, и делу конец.
— Почему же ты не женился на ней?
— Очевидно, предчувствовал, что встречу тебя.