Page 17 - Темные аллеи

некий последний срок, останавливается у подъезда огромная, с траурным балдахином,
колесница, дерево которой черно-смолисто, как чумной гроб, закругленно вырезанные полы
балдахина свидетельствуют о небесах крупными белыми звездами, а углы крыши увенчаны
кудреватыми черными султанами — перьями страуса из преисподней; в колесницу впряжены
рослые чудовища в угольных рогатых попонах с белыми кольцами глазниц; на бесконечно
высоких козлах сидит и ждет выноса старый пропойца, тоже символически наряженный в
бутафорский гробный мундир и такую же треугольную шляпу, внутренне, должно быть,
всегда ухмыляющийся на эти торжественные слова! «Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux
1
perpetua luceat eis». — Тут все другое. Дует с полей по Монастырской ветерок, и несут
навстречу ему на полотенцах открытый гроб, покачивается рисовое лицо с пестрым венчиком
на лбу, над закрытыми выпуклыми веками. Так несли и ее.
На выезде, слева от шоссе, монастырь времен Алексея Михайловича, крепостные, всегда
закрытые ворота и крепостные стены, из-за которых блестят золоченые репы собора. Дальше,
совсем в поле, очень пространный квадрат других стен, но невысоких: в них заключена целая
роща, разбитая пересекающимися долгими проспектам, по сторонам которых, под старыми
вязами, липами и березами, все усеяно разнообразными крестами и памятниками. Тут ворота
были раскрыты настежь, и я увидел главный проспект, ровный, бесконечный. Я несмело снял
шляпу и вошел. Как поздно и как немо! Месяц стоял за деревьями уже низко, но все вокруг,
насколько хватал глаз, было еще ясно видно. Все пространство этой рощи мертвых, крестов и
памятников ее узорно пестрело в прозрачной тени. Ветер стих к предрассветному часу —
светлые и темные пятна, все пестрившие под деревьями, спали. В дали рощи, из-за
кладбищенской церкви, вдруг что-то мелькнуло и с бешеной быстротой, темным клубком
понеслось на меня — я, вне себя, шарахнулся в сторону, вся голова у меня сразу оледенела и
стянулась, сердце рванулось и замерло… Что это было? Пронеслось и скрылось. Но сердце в
груди так и осталось стоять. И так, с остановившимся сердцем, неся его в себе, как тяжкую
чашу, я двинулся дальше. Я знал, куда надо идти, я шел все прямо по проспекту — и в самом
конце его, уже в нескольких шагах от задней стены, остановился: передо мной, на ровном
месте, среди сухих трав, одиноко лежал удлиненный и довольно узкий камень, возглавием к
стене. Из-за стены же дивным самоцветом глядела невысокая зеленая звезда, лучистая, как та,
прежняя, но немая, неподвижная.
19 октября 1938

Часть вторая

Руся

В одиннадцатом часу вечера скорый поезд Москва — Севастополь остановился на
маленькой станции за Подольском, где ему остановки не полагалось, и чего-то ждал на втором
пути. В поезде, к опущенному окну вагона первого класса, подошли господин и дама. Через
рельсы переходил кондуктор с красным фонарем в висящей руке, и дама спросила:
— Послушайте, почему мы стоим?
Кондуктор ответил, что опаздывает встречный курьерский.
На станции было темно и печально. Давно наступили сумерки, но на западе, за станцией,
за чернеющими лесистыми полями, все еще мертвенно светила долгая летняя московская заря.
В окно сыро пахло болотом. В тишине слышен был откуда-то равномерный и как будто тоже
сырой скрип дергача.
Он облокотился на окно, она на его плечо.
— Однажды я жил в этой местности на каникулах, — сказал он. — Был репетитором в

1 Дай им вечный покой. Господи, и да светит им вечный свет (лат.).