Page 66 - Темные аллеи

замолчали. И я правда очень тебе рада. Послала за тобой еще в шесть часов, боялась, как бы не
опоздал выживший из ума Ефрем к поезду. Ждала тебя нетерпеливее всех. А потом даже
довольна была, что все разошлись, и что ты опаздываешь, что мы, если ты приедешь, посидим
наедине. Я почему-то так и думала, что ты очень изменился, с такими, как ты, всегда бывает
так. И знаешь, то такое удовольствие — сидеть одной во всем доме в летнюю ночь, когда
ждешь кого-нибудь с поезда, и наконец слыхать, что едут, погромыхивают бубенчики,
подкатывает к крыльцу…
Я крепко взял через стол ее руку и подержал в своей, тоже чувствуя тягу ко всему ее
телу. Она с веселым спокойствием пускала из губ колечки дыма. Я бросил руку и будто шутя
сказал:
— Вот ты говоришь Натали… Никакая Натали с тобой не сравнится… Кстати, кто
она, — откуда?
— Наша воронежская, из прекрасной семьи, очень богатой когда-то, теперь же просто
нищей. В доме говорят по-английски и по-французски, а есть нечего… Очень трогательная
девочка, стройненькая, еще хрупкая. Умница, только очень скрытная, не сразу разберешь,
умна или глупа… Эти Станкевичи недалекие соседи твоего милейшего кузена Алексея
Мещерского, и Натали говорит, что он что-то частенько стал заезжать к ним и жаловаться на
свою холостую жизнь. Но он ей не нравится. А потом — богат, подумают, что вышла из-за
денег, пожертвовала собой для родителей.
— Так, — сказал я. — Но вернемся к делу. Натали, Натали, а как же наш-то с тобой
роман?
— Натали нашему роману все-таки не помешает, — ответила она. — Ты будешь сходить
с ума от любви к ней, а целоваться будешь со мной. Будешь плакать у меня на груди от ее
жестокости, а я буду тебя утешать.
— Но ведь ты же знаешь, что я давным-давно влюблен в тебя.
— Да, но ведь это была обычная влюбленность в кузину и притом уж слишком
подколодная, ты тогда только смешон и скучен был. Но бог с тобой, прощаю тебе твою
прежнюю глупость и готова начать наш роман завтра же, несмотря на Натали. А пока идем
спать, мне завтра рано вставать по хозяйству.
И она встала, запахивая халатик, взяла в прихожей почти догоревшую свечу и повела
меня в мою комнату. И на пороге этой комнаты, радуясь и дивясь тому, чему я в душе дивился
и радовался весь ужин, — такой счастливой удаче своих любовных надежд, которая вдруг
выпала на мою долю у Черкасовых, — я долго и жадно целовал и прижимал ее к притолоке, а
она сумрачно закрывала глаза, все ниже опуская капающую свечу. Уходя от меня с пунцовым
лицом, она погрозила мне пальцем и тихо сказала:
— Только смотри теперь: завтра, при всех, не сметь пожирать меня «страстными
взорами»! Избавь бог, если заметит что-нибудь папа. Он меня боится ужасно, а я его еще
больше. Да и не хочу, чтобы Натали заметила что-нибудь. Я ведь очень стыдлива, не суди,
пожалуйста, по тому, как я веду себя с тобой. А не исполнишь моего приказания, сразу
станешь противен мне…
Я разделся и упал в постель с головокружением, но уснул сладко и мгновенно, разбитый
счастьем и усталостью, совсем не подозревая, какое великое несчастье ждет меня впереди, что
шутки Сони окажутся не шутками.
Впоследствии я не раз вспоминал, как некое зловещее предзнаменование, что, когда я
вошел в свою комнату и юркнул спичкой, чтобы зажечь свечу, на меня метнулась крупная
летучая мышь. Она метнулась к моему лицу, так близко, что я даже при свете спички ясно
увидал ее мерзкую темную бархатистость и ушастую, курносую, похожую на смерть, хищную
мордочку, потом с гладким трепетанием, изламываясь, нырнула в черноту открытого окна. Но
тогда я тотчас забыл о ней.

II