Page 64 - Темные аллеи

год помогал входить с огнеглазой сицилианкой в хрустальных качающихся серьгах, с желтой
кистью цветущей мимозы в волосах цвета маслины… запах гниющей воды канала,
погребально лакированная внутри гондола с зубчатой, хищной секирой на носу, ее
покачивание и высоко стоящий на корме молодой гребец с тонкой, перепоясанной красным
шарфом талией, однообразно подающийся вперед, налегая на длинное весло, классически
отставивши левую ногу назад…
Вечерело, вечернее бледное море лежало спокойно и плоско, зеленоватым сплавом с
опаловым глянцем, над ним зло и жалостно надрывались чайки, чуя на завтра непогоду,
дымчато-сизый запад за Антибским мысом был мутен, в нем стоял и мерк диск маленького
солнца, апельсина-королька. Он долго глядел на него, подавленный ровной безнадежной
тоской, потом очнулся и бодро пошел к своему отелю. «Journaux etrangers!» 17 — крикнул
бежавший навстречу газетчик и на бегу сунул ему «Новое время». Он сел на скамью и при
гаснущем свете зари стал рассеянно развертывать и просматривать еще свежие страницы
газеты. И вдруг вскочил, оглушенный и ослепленный как бы взрывом магния:
«Вена. 17 декабря. Сегодня, в ресторане „Фranzensring“ известный австрийский писатель
Артур Шпиглер убил выстрелом из револьвера русскую журналистку и переводчицу многих
современных австрийских и немецких новеллистов, работавшую под псевдонимом
„Генрих“».
10 ноября 1940

Натали

I

В то лето я впервые надел студенческий картуз и был счастлив тем особым счастьем
начала молодой свободной жизни, что бывает только в эту пору. Я вырос в строгой
дворянской семье, в деревне, и юношей, горячо мечтая о любви, был еще чист душой и телом,
краснел при вольных разговорах гимназических товарищей, и они морщились: «Шел бы ты,
Мещерский, в монахи!» В то лето я уже не краснел бы. Приехав домой на каникулы, я решил,
что настало и для меня время быть, как все, нарушить свою чистоту, искать любви без
романтики и, в силу этого решения да и желания показать свой голубой околыш, стал ездить в
поисках любовных встреч по соседним имениям, по родным и знакомым. Так попал я в
имение моего дяди по матери, отставного и давно овдовевшего улана Черкасова, отца
единственной дочери, а моей двоюродной сестры Сони…
Я приехал поздно, и в доме встретила меня только Соня. Когда я выскочил из тарантаса и
вбежал в темную прихожую, она вышла туда в ночном фланелевом халатике, высоко держа в
левой руке свечку, подставила мне для поцелуя щеку и сказала, качая головой со своей
обычной насмешливостью:
— Ах, вечно и всюду опаздывающий молодой человек!
— Ну, уж на этот раз никак не по своей вине, — ответил я. — Опоздал не молодой
человек, а поезд.
— Тише, все спят. Целый вечер умирали от нетерпения, ожидания и наконец махнули на
тебя рукой. Папа ушел спать рассерженный, обругав тебя вертопрахом, а Ефрема, очевидно
оставшегося на станции до утреннего поезда, старым дураком. Натали ушла обиженная,
прислуга тоже разошлась, одна я оказалась терпелива и верна тебе. Ну, раздевайся и пойдем
ужинать.
Я ответил, любуясь ее синими глазами и поднятой, открытой до плеча рукой:
— Спасибо, милый друг. Убедиться в твоей верности мне теперь особенно приятно —

17 Иностранные газеты! (франц.)