Page 93 - И жили люди на краю

90
услышу. И Карафуту опять назовут русской землицей, хотя,
конешно, она хренова: то глина, то каменюка... Жисть моя
тянулася долго, и я был и за их, и супротив их, и ни за кого я был,
и с кем теперя и за кого – вовсе не знаю. Меня, може, и нету на
свете? Токо вспоминки остались».
Но казалось: кого ни вспомни из тех, с кем попал на этот
остров, – все уже мертвы, Одни полегли в девятьсот пятом,
другие, что на материк переправились, тоже вряд ли уцелели: в
России всё это время и промеж собою бились, и с врагами
сражались.
Сильно всхрапнул Георгий, спавший в соседней комнате.
«Во дрыхнет! От такова храпу, небось, клопы вкровь
разбиваются, – насмешливо подумал старик и, сползая с печи,
вздохнул: – Ох, придут, чо с Георгом-то станет? – он вдруг
заметил на столе кувшин, тот самый, который Георгий приносил
в баню. – Неужто?.. – стараясь не шаркать босыми ногами,
подкрался к столу. – Енто, значит, чтоб когды я проснулся...
Умница! И чо такой человек енералом не стал?»
Гурей наполнил кружку, сел за стол перед окном и,
потягивая брагу, приглушенно сказал:
– В таку-то погоду кто войну затеват? Грязища! И в грязюку
падать? Мать моя... – он подлил в кружку. – А тогды они
хорошую пору выбрали, сухую.
И Гурей вспомнил: бежал по лесу, по берегу залива у самой
воды, по буграм, поросшим низкой жесткой травою, – бежал так,
что за ним не поспевал Игнат, дружище, бедовый парень, но
бегал неважно, на десятом километре выдохся вконец, упал и не
поднять его. А японские корабли скрылись из виду – только в
небе висели белесо-синие клубы дыма, словно разрывы снарядов;
затем их, точно ветром, стало относить к восточному берегу
залива, и он уразумел: противник будет высаживаться не в
Корсаковске, а где-то ниже, на совершенно незащищённом месте