Page 143 - Анна Каренина

И Сергей Иванович поставил ему дилемму: или ты так неразвит, что не можешь видеть
всего, что можешь сделать, или ты не хочешь поступиться своим спокойствием, тщеславием,
я не знаю чем, чтоб это сделать.
Константин Левин чувствовал, что ему остается только покориться или признаться в
недостатке любви к общему делу. И это его оскорбило и огорчило.
– И то и другое, – сказал он решительно. – Я не вижу, чтобы можно было…
– Как? Нельзя, хорошо разместив деньги, дать врачебную помощь?
– Нельзя, как мне кажется… На четыре тысячи квадратных верст нашего уезда, с
нашими зажорами, метелями, рабочею порой, я не вижу возможности давать повсеместно
врачебную помощь. Да и вообще не верю в медицину.
– Ну, позволь; это несправедливо… Я тебе тысячи примеров назову… Ну, а школы?
– Зачем школы?
– Что ты говоришь? Разве может быть сомнение в пользе образования? Если оно
хорошо для тебя, то и для всякого.
Константин Левин чувствовал себя нравственно припертым к стене и потому
разгорячился и высказал невольно главную причину своего равнодушия к общему делу.
– Может быть, все это хорошо; но мне-то зачем заботиться об учреждении пунктов
медицинских, которыми я никогда не пользуюсь, и школ, куда я своих детей не буду
посылать, куда и крестьяне не хотят посылать детей, и я еще не твердо верю, что нужно их
посылать? – сказал он.
Сергея Ивановича на минуту удивило это неожиданное воззрение на дело; но он тотчас
составил новый план атаки.
Он помолчал, вынул одну удочку, перекинул и, улыбаясь, обратился к брату.
– Ну, позволь… Во-первых, пункт медицинский понадобился. Вот мы для Агафьи
Михайловны послали за земским доктором.
– Ну, я думаю, что рука останется кривою.
– Это еще вопрос… Потом грамотный мужик, работник тебе же нужнее и дороже.
– Нет, у кого хочешь спроси, – решительно отвечал Константин Левин, – грамотный
как работник гораздо хуже. И дороги починить нельзя; а мосты как поставят, так и украдут.
– Впрочем, – нахмурившись, сказал Сергей Иванович, не любивший противоречий и в
особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с одного на другое и без всякой
связи вводили новые доводы, так что нельзя было знать, на что отвечать, – впрочем, не в том
дело. Позволь. Признаешь ли ты, что образование есть благо для народа?
– Признаю, – сказал Левин нечаянно и тотчас же подумал, что он сказал не то, что
думает. Он чувствовал, что, если он призна'ет это, ему будет доказано, что он говорит
пустяки, не имеющие никакого смысла. Как это будет ему доказано, он не знал, но знал, что
это, несомненно, логически будет ему доказано, и он ждал этого доказательства.
Довод вышел гораздо проще, чем того ожидал Константин Левин.
– Если ты признаешь это благом, – сказал Сергей Иванович, – то ты, как честный
человек, не можешь не любить и не сочувствовать такому делу и потому не желать работать
для него.
– Но я еще не признаю этого дела хорошим, – покраснев, сказал Константин Левин.
– Как? Да ты сейчас сказал…
– То есть я не признаю его ни хорошим, ни возможным.
– Этого ты не можешь знать, не сделав усилий.
– Ну, положим, – сказал Левин, хотя вовсе не полагал этого, – положим что это так; но
я все-таки не вижу, для чего я буду об этом заботиться.
– То есть как?
Нет, уж если мы разговорились, то объясни мне с философской точки зрения, – сказал
Левин.
– Я не понимаю, к чему тут философия, – сказал Сергей Иванович, как показалось
Левину, таким тоном, как будто он не признавал права брата рассуждать о философии. И это