Page 163 - Анна Каренина

эту минуту его чувств было бы несоответственно положению, он старался удержать в себе
всякое проявление жизни и потому не шевелился и не смотрел на нее. От этого-то и
происходило то странное выражение мертвенности на его лице, которое так поразило Анну.
Когда они подъехали к дому, он высадил ее из кареты и, сделав усилие над собой, с
привычною учтивостью простился с ней и произнес те слова, которые ни к чему не
обязывали его; он сказал, что завтра сообщит ей свое решение.
Слова жены, подтвердившие его худшие сомнения, произвели жестокую боль в сердце
Алексея Александровича. Боль эта была усилена еще тем странным чувством физической
жалости к ней, которую произвели на него ее слезы. Но, оставшись один в карете, Алексей
Александрович, к удивлению своему и радости, почувствовал совершенное освобождение и
от этой жалости и от мучавших его в последнее время сомнений и страданий ревности.
Он испытывал чувство человека, выдернувшего долго болевший зуб. После страшной
боли и ощущения чего-то огромного, больше самой головы, вытягиваемого из челюсти,
больной вдруг, не веря еще своему счастию, чувствует, что не существует более того, что так
долго отравляло его жизнь, приковывало к себе все внимание, и что он опять может жить,
думать и интересоваться не одним своим зубом. Это чувство испытал Алексей
Александрович. Боль была странная и страшная, но теперь она прошла; он чувствовал, что
может опять жить и думать не об одной жене.
«Без чести, без сердца, без религии, испорченная женщина! Это я всегда знал и всегда
видел, хотя и старался, жалея ее, обманывать себя», – сказал он себе. И ему действительно
казалось, что он всегда это видел; он припоминал подробности их прошедшей жизни,
которые прежде не казались ему чем-либо дурным, – теперь эти подробности ясно
показывали, что она всегда была испорченною. «Я ошибся, связав свою жизнь с нею; но в
ошибке моей нет ничего дурного, и потому я не могу быть несчастлив. Виноват не я, – сказал
он себе, – но она. Но мне нет дела до нее. Она не существует для меня…»
Все, что постигнет ее и сына, к которому, точно так же как и к ней, переменились его
чувства, – перестало занимать его. Одно, что занимало его теперь, это был вопрос о том, как
наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для себя и потому справедливейшим образом
отряхнуться от той грязи, которою она забрызгала его в своем падении, и продолжать идти
по своему пути деятельной, честной и полезной жизни.
«Я не могу быть несчастлив оттого, что презренная женщина сделала преступление; я
только должен найти наилучший выход из того тяжелого положения, в которое она ставит
меня. И я найду его, – говорил он себе, хмурясь больше и больше. – Не я первый, не я
последний». И, не говоря об исторических примерах, начиная с освеженного в памяти всех
Прекрасною Еленою Менелая, целый ряд случаев современных неверностей жен мужьям
высшего света возник в воображении Алексея Александровича. «Дарьялов, Полтавский,
князь Карибанов, граф Паскудин, Драм… Да, и Драм… такой честный, дельный человек…
Семенов, Чагин, Сигонин, – вспоминал Алексей Александрович. – Положим, какой-то
неразумный ridicule падает на этих людей, но я никогда не видел в этом ничего, кроме
несчастия, и всегда сочувствовал ему», – сказал себе Алексей Александрович, хотя это и
было неправда, и он никогда не сочувствовал несчастиям этого рода, а тем выше ценил себя,
чем чаще были примеры жен, изменяющих своим мужьям. «Это несчастие, которое может
постигнуть всякого. И это несчастие постигло меня. Дело только в том, как наилучшим
образом перенести это положение». И он стал перебирать подробности образа действий
людей, находившихся в таком же, как и он, положении.
«Дарьялов дрался на дуэли…»
Дуэль в юности особенно привлекала мысли Алексея Александровича именно потому,
что он был физически робкий человек и хорошо знал это. Алексей Александрович без ужаса
не мог подумать о пистолете, на него направленном, и никогда в жизни не употреблял
никакого оружия. Этот ужас смолоду часто заставлял его думать о дуэли и примеривать себя
к положению, в котором нужно было подвергать жизнь свою опасности. Достигнув успеха и
твердого положения в жизни, он давно забыл об этом чувстве; но привычка чувства взяла